Три дня я в боксе одна отдыхала, не считая визитов доктора и медсестры, на четвертый меня послушали, отвели на рентгеновский снимок легких, остались довольны, и после обеда разрешили собраться и перейти в отделение для выздоравливающих. Прощались со мной с видимой не то чтобы радостью, но как-то так... похоже.
Когда я у постовой сестры коробку со своим забирала, она еле сдерживалась чтобы радость не выдать, да рожу-то кирпичом держать в таких случаях дело последнее, только виднее все светится. Я решила замять для лучшей ясности, да и пошла в санкомнату, там переоделась себе и пошла с четвертого этажа на второй. И не дошла. Доктор наш меня догнал - простите, пожалуйста, говорит, не могли вы коллеге помочь, у него тут случай такой... в прописи мы ничего не нашли, а делать что-то надо. И коллега рядом стоит, с лицом как перед церковным оглашением, и на халате вензель ПО - пульманология, значит. И дальше имя-отчество меленько и заглавная буква вместо фамилии. Доктор, говорю, а мне туда точно уже можно? Вы разрешаете? Он скривился как от зубной боли - давайте, говорит, пометку в карту сделаю, но уверен, что вам это ничем уже не грозит, а больной тем более. Взял карту на посту, при мне записал - участие в консилиуме по случаю номер такой-то, под ответственность врача - фамилию и подпись поставил, глянул на меня неласково - печать ставить не попросите? Господь с вами, говорю, зачем же, по правилам этого вполне довольно. И с тем мы пошли на том же четвертом этаже в другое крыло, в пульманологию. Пришли в палату, а там мизансцена шекспировская прямо: на койке лежит плоско, под одеялом казенным почти не видная, женщина, не то девушка, их, городских, не разберешь, а рядом на табурете для посетителей мается купец в возрасте уже скорее бесореберном. Пока дошли, я устать успела, потому церемониться не стала - глубокоуважаемый, говорю, не подождете ли в коридоре, я к вам попозже выйду, мне бы без вас внимательно на сударыню посмотреть. И едва он из палаты вышел, на его место и плюхнулась, поскольку ноги уже намекали, что лучше бы им не доверять. Села и говорю - рассказывайте, доктор. Он тоже на свободную коечку присел, руками развел, из правой больничной карты не вынимая - ну вот, говорит, загадка. Поступила три недели назад, упорный кашель, показатели крови хуже и хуже, слабость, апатия, а мы не то что причин воспаления не можем найти, мы кашель снять не можем. Ага, говорю. И качество инфекции не выявляется. Он опять руками разводит - нет, не выявилось. Вы, говорит, поймите меня правильно, я от вас чудес не хочу, я хочу сбор, который ей купирует кашель, остальное в нашей ответственности.
Хорошо, говорю, я вас поняла, дайте мне самой на нее посмотреть. Собралась, встала, наклонилась ей в лицо заглянуть... ками и святые угодники, да их там трое, не то пятеро под одной кожей. И никто этой коже не родной. Доктор, говорю, а оставьте меня с ней, я ее попробую разбудить и пару вопросов задать, очень личного характера.
Доктор в секунду встал и вышел.
Вздохнула я поглубже, лицо руками протерла, потом спящую пошевелила за плечо - эй, говорю, есть кто дома? Она глаза открывает - а за глазами-то не она, а вовсе он. Я страх сглотнула - не представляйтесь, говорю, день добрый, меня называть Есения, я помогать пришла. Не им, а вам. И ей, если ей еще надо. А мне оно в ответ с койки шепотом - сил... не хватает... дышать. Ясно, говорю, расскажите мне как-нибудь, как было дело и как так вышло. А оно мне тем же свистяшим шелестом - сначала долго, говорит, а с конца бессмысленно. Ага, говорю, тогда с середины или в любом порядке самую суть, или даже нет, погодите. Скажите мне сначала, чего вы хотите и как вам помочь. Оно мне в ответ - усыпи ее, или убей, все равно. Вот, говорю, уже яснее. У вас перед ней долги или обязательства? И тут оно мне по очереди, одним-то ртом, да пять ответов. Первый говорит - слово чести, за ним вторая сказала - любовь, за ними третья высказалась - сочувствие, четвертая определила - общие чаяния, а пятый сострадание назвал. А, говорю, хорошо. Как давно вы тут? И опять они мне пять ответов, мне и тошно и страшно, и пот холодный по спине течет, а что поделать, такая во всех столицах* бабья работа, глаза б мои не видали города этого, вечно тут что ни человек, то как не сюрприз, так подарочек. А если и не прямо такая, то похожая.
Ответили все пятеро, разброс получился не очень большой, по ответам получалась решенная смерть* в ранней юности и попытки как-то с этим жить по сей день, и судя по виду дамы, не то барышни, попытки вполне удачные, как раз благодаря этим пятерым.
Хорошо, говорю, а чего ее сорвало-то сюда? Спала бы и спала. Мне какая-то, не то вторая, не то третья из всех, говорит - вот он разбудил. Понятно, говорю, чего ж тут непонятного. Из любви, небось, великой и из лучших намерений? С этого четвертая даже улыбнулась. Ну как улыбнулась - видно, что внутри хохочет во весь рот, а снаружи еле хватило сил, чтоб губы дрогнули. Оох, беда дело. Ну этого я им говорить не стала, а сказала другое. Что я все поняла и пошла делать питье, а им пока предложила спать.
Вышла из палаты в коридор - доктор, говорю, мне сначала вас минут на пять. Отошли с ним в сестринскую, чтобы до ординаторской не шлепать, оно конечно мне там появиться не зазорно, не двадцать пятый год на дворе, а только сил на эту честь у меня уже не достанет, так что по простому обойдемся. Доктор, говорю, давайте сразу начистоту: койка у нее оплаченная или общественная*? Он говорит - сначала была оплаченная, позавчера перевели на общественную. Так, говорю, ясно, а кто оплачивал, извините за вопрос. Он в дело заглянул - сама больная оплатила. Вот тут мне пришлось подбородок рукой придержать, чтобы рот не сильно открывался. Ясно, говорю, и статистику вам, как я понимаю, портить крайне нежелательно. Он кривенько так ухмыльнулся - да она в любом случае будет попорчена, случай-то не стандартный. Ну почему, говорю, извернуться можно. Посетителя только выставьте отсюда, чтоб работать не мешал. Доктор мне руками разводит - ну вот он сидит, клянется, что оплатит, и вообще переживает. Ну, говорю, клясться нам апостолы не велели, а пока он деньги не достал, то не клятвы, а сотрясение воздуха. Но понять вас я могу, так что давайте-ка я сама с ним переговорю, чтобы вам реноме не портить, а то клиника у вас симпатичная, а ситуация такая дурацкая. А пока я с ним общаюсь, распорядитесь приготовить отвар цветков черной бузины, столовую ложку на стакан кипятка, упаривать треть малой дольки без трети... ой, простите, десять минут, потом снять, процедить, долить до полной кружки... в смысле, стакана, и даме дать пить теплым. Впрочем, я думаю, что сама приду ее поить, мне не сложно, а сестрам и так есть чем заняться. Доктор покивал, записал с моих слов пропись прямо в карту и пошел к провизору, а я вышла в коридор. Смотрю, а диванчик-то пустой. Осмотрелась, подумала чуточку и немножко, открываю дверь в палату - ну так и есть - там сидит, за руку ее держит опять. Глубокоуважаемый, говорю, вас можно на два слова?
Он нехотя от нее встал и ко мне вышел, дверь в палату не прикрывая. Пойдемте, говорю, к окошечку, и дверьку прикройте, сквозняки по палате устраивать ни к чему.
Как до окна дошли, он встал, руки перекрестил на себе - ручищи будь здоров, каждая как полторы моих - ну, говорит, что за два слова у вас, уважаемая? Я сначала-то думала, что на объяснения пойдет не меньше получаса, а тут что-то решила не рассусоливать. В общем, так, говорю. Денег ваших тут не надо, и вашего присутствия тоже. Вам, по хорошему, в эту жизнь вмешиваться вообще не следовало, но что сделано, того не вернешь. И потому или вы прямо сейчас выходите отсюда, и больше не появляетесь, или эта смерть, кем бы вам больная ни приходилась, будет на вашей совести. А в ваше отсутствие я этот вопрос решу за три часа, а потом доктора дней за десять нормально доделают свою работу, и без ваших денег, и без ваших эмоций. Вижу, сдерживается с трудом, и впечатал бы меня в стенку, да не его расклад, по всем статьям не его. Потом вздохнул глубоко, выдохнул в сторону так, что на больничной траве* листья задрожали - хорошо, говорит. У меня к вам один вопрос. Я ладошки к нему повернула, рук не поднимая - пожалуйста, говорю, любой вопрос, хоть и не один. Он мне прямо в лицо смотрит, по манере этой мерзкой купеческой, когда им человека придавить надо, они этот бычий взгляд всегда в дело пускают, да только не на ту напал, я как стояла, так и стою. И он стоит. И молчит. Помолчал и спросил - отчего она умирает? Первое-то, что из меня рвалось, я проглотила, второе выдохнула, не произнеся, а третье в карман положила. Сударь, говорю, вы об ее решенной смерти знали? Это же до вашей встречи было, причем давно, она не могла не сказать, о таком обычно говорят. Да, говорит, знал. Дело давнее, но у нее помнилось, потому я и принял в ней участие. И сделал все, чтобы она передумала. Хорошо, говорю, а что именно вы сделали? Он опять бычиться на меня стал - это, говорит, наше с ней личное дело. Да, говорю, конечно личное, одно только скажите - слово остаться жить вы брали с нее? А он улыбнулся так с превосходством, своей удачей похвастался - зачем же брал? Сама дала. Мне так противно стало, до тошноты даже, а объяснять тут, вижу, и надо бы, да некуда. Ну да и бог с ним совсем, он не объяснений просил, а на вопрос свой ответ. Ну вот, говорю, от этого и умирает - слово дала, а держать его ей нечем. Он на меня моргает - то есть? - говорит. Ну вот так, говорю, слово-то дала, а жить от этого хотеть не начала. Он головой крутит - но погодите, этого не может быть, никто не хочет умирать, жизнь - это самое ценное, что у человека есть. И даже если это желание временно ослабло, его всегда можно поддержать и пробудить, это самое хорошее, что один человек может сделать для другого. Сударь, говорю, так это работает, пока смерть не решена, а как решена - счет другой идет. И просто так, движением руки, а тем паче словами, это не меняется. Смотрю, опять голову наклоняет вперед - как хотите, говорит, я в это поверить не могу. Я ему покивала - да, не можете. И остаться с ней тоже не можете, потому что за лечение свое она платила сама. Купец он и есть купец, это из них можно выбить только с мозгами вместе - ну да, отвечает, именно поэтому и не могу. Но хочу чтобы она жила, потому что правильно - так, а не то, что... помолчал так, со значеньем, и продолжил - что вы видели, а я знаю. Я помолчала, раздражение примяла, слова собрала - я, говорю, верно поняла, что вы считаете ее нынешние внутренние обстоятельства более вредными, чем вами для нее выбранные? И он мне уверенно и веско так говорит - да, считаю. И надеюсь, что вы со мной согласитесь. Мама-Русь, Саян-батюшка, как мне и сил-то достало его с плеча по физиономии не угостить. Пелена черная перед глазами плыла в полный разворот, я за ней уличный фонарь еле видела. Только то и остановило, что знакомый взгляд из-за этой пелены почуяла, и интерес с этим взглядом, уверенный и с насмешечкой, мол, сколько ни петляла, а сейчас придешь. Нет, думаю, ава, я тебе не боец, ты мне не командир, по крайней мере в этот раз. Пока что штатскими методами справимся.
Знаете, говорю, меня конечно не к вам позвали, а только я вам советую, прямо даже рекомендую, пройтись на отделение зависимых, оно тут наверняка есть, и посмотреть, как выглядит то, что вы желали получить в ее лице. И если вы сможете - все-таки себе уяснить, что ничего лучше того, что вы увидите, если решитесь на эту экскурсию, из всех ваших стараний не вышло бы. И именно этому счастью ваша... знакомая - и противится в меру сил. А, да: если понимание не будет достаточным, найдите время зайти, вот только не удивляйтесь, в балет, и посетить спектакль "Жизель, или виллисы". А отсюда я вас прошу уйти, потому что вы для больной опасны, что бы вы себе ни думали на этот счет. Это ваше право меня не послушать, но если вам она и правда не безразлична - лучше бы вам прислушаться.
Смотрю, у него из глаз в мою сторону тот же черный огонь полыхнул, что, наверное, и у меня минутой раньше. Однако и он себя собрал, поблагодарил меня за разъяснения и вышел с отделения. Я подошла от окна к сестринскому посту, взяла у сестры поильник с настоем бузины и пошла в палату.
Разбудила страдалицу эту, пейте, говорю, осторожно, потом будем спать укладываться как следует. Выпоила ей половину отвара, отставила поильник - а руку из-под затылка убирать не стала. Глаза прикрыла, посмотрела - вижу, стоят все пятеро, возраст разный, по виду друг другу не то что не родня, а даже и не соседи. А перед ними шестая, совсем девочка, и вид у ней - краше в гроб кладут, и вовсе потерянный. Я ей - пойдем, милая, нечего тебе тут делать. Потом придешь, как и если захочешь, и коли будет зачем, а пока пойдем. Тело-то на руке слегка покачиваю за плечо и напеваю полушепотом
Утром был лужок в цветах, а теперь их нету
Где же все цветы теперь, где же все они
Смотрю - видит меня юница, ко мне пошла. Я ее дождала полвдоха и в сторону заката повернулась, на горню тропку вход нашла и стала на нее. Ну и она за мной. А я дальше напеваю себе, что тут, то и там, и иду, спокойно пока, и не спеша.
Девушки пришли на луг, все цветы забрали
Девушки пришли на луг, унесли цветы
По-над крышами больницы, над куполами Лавры, над мельницей, пешочком по закатным облакам пошли мы мимо фарфорового завода,
Где же эти девушки, что с цветами в косах,
Где же эти девушки, как же их найти
и над мостом через железную дорогу тропа под ногами побежала скорей, мимо инженерских кварталов, заводоуправления, над московским трактом, который теперь номерная трасса-бетонка,
Парни их увидели, замуж всех позвали
Парни их увидели, к себе увели
над второй веткой железной дороги, над морским кадетским корпусом, водолечебницей и ипподромом, к заливу и над ним в сторону Петергофа мы уже летели, как на гигантских шагах
Где же парни ходят все, отчего не видно
Где теперь все парни, где же все они
Над Петергофом горня тропа повернула и мы пошли на Кронштадт, со скоростью колонны на трассе
Парни на войну ушли, от своих любимых
Нет парней теперь в домах, солдаты все они
над Кронштатом тропа пошла вверх и дольний мир наконец-то скрылся за облаками
А солдаты нынче где, почему не видно
Их не видно никого, отчего, скажи
по облакам, а вернее - по-над облаками, мы летели не медленнее рейсовой Неясыти, а потом сравнялись скоростью с Лунем, только шуму от нас, конечно, никакого не было
Застрелили всех солдат, в землю положили
По могилам все лежат, спят в земле они
до звезд прыгать не пришлось, тропа оборотилась полевой дорожкой, побежала через ячменное поле, и на нее стало можно поставить ноги и пойти уже привычным человеку порядком, и я поняла, что идем мы верно, и Белая вот-вот встретит нас, но продолжала вполголоса напевать, чтобы не оборвать начатое и не наделать себе дел больше, чем уже нагребла
Где могилы тех солдат, как найти их в поле
Где могилы у солдат, где же, расскажи
за полем, как обычно, был луг, и конечно, с цветами - тут-то моя подопечная и засмеялась в первый раз, а за лугом, само собой, вересковая пустошка, а за ней уже лес, сначала сосновый и можжевеловый, потом ольховый и рябиновый, через заросли боярышника переходящий в сад, все знакомое и виденное не однажды
Все могилы заросли, заросли цветами
ты могилы не найдешь, там растут цветы
На входе в сад Белая встретила нас, опираясь на калитку: - О, Енюшка, никак ты мне гостью привела. Я подтолкнула заробевшую юницу к Белой - не гостью, матушка. Насельницу. Она мне кивнула - хорошо, сказала, ты иди там разберись, дальше мы сами. Задерживаться после таких распоряжений мне резона не было, но не оглянуться я не смогла: бабье любопытство кончается через полчаса после самой бабы, вот и... вот так. Обернувшись через плечо, я увидела, как на волосы юницы садится большая ярко-оранжевая, огненная прямо, бабочка, и как Белая, почуяв мой взгляд, грозит мне пальцем, смеясь. Потом меня кувырнуло в дольний мир и ощутимо приложило копчиком об табурет, на котором я сидела. Рядом спокойно спала живая женщина лет так... лет так... то ли мало не сорока, то ли сорока с небольшим. Я осторожно вынула из-под ее головы основательно затекшую руку и тихо вышла в коридор к сестринскому посту, неслышно прикрыв за собой дверь.
На посту меня встретил доктор: - ну, как? удачно? Я пожала затекшим плечом: - спит, спокойно и глубоко, дышит ровно, кашля нет. Он кивнул мне - прошу в ординаторскую. В ординаторской предложил мне крепкий, медицинский, чай, в котором ложку от крепости видно не больше, чем наполовину, и сладкие белые сухарики, сам сел напротив и стал расспрашивать про сбор. Ну а что сбор - его затем и дают, он не только от кашля, он для прекращения душевных страданий. Потому в больнице его давать можно, а родным, если им уже исполнилось одиннадцать лет - лучше не стоит, если только нет в планах похорон в доме в ближайшее время, ну да этого я доктору рассказывать не стала, а ответила ровно то, что он спросил. Что мужчинам его тоже можно, что пить его нужно от трех до пяти дней, что стакана в день довольно, и что от веса тела количество не зависит. Едва мы закончили обсуждать бузину, как в ординаторской зазвонил телефон, доктор снял трубку, и сказал восемь слов, то есть два, но одно семь раз: - слушаю! Да. Да! Да... Да, да. Да? Дааааа. После этого содержательного разговора он развернулся ко мне, и в глазах его плясали черти - Есения Саяновна, а что вы сказали посетителю? Я прищурилась на карман его халата, прочитала имя - Просвет Ратмирович, я ему предложила посмотреть на вероятные последствия его действий, не больше. Он наклонился ко мне через стол и доверительно понизив голос, сказал: он сейчас на отделении зависимых нашел барышню... ну вы понимаете... позавчера привезли, еле откачали, кокаинетка с опытом... так вот, он сейчас побежал ей лечение оплачивать. Минуты две я просидела, не в силах смеяться, оперев оба локтя на стол и спрятав лицо в ладони. Потом извинилась, вытерла набежавшие слезы от неслучившегося смеха и сказала - счастье, оно у каждого свое. Проводите меня на отделение, будьте так добры, а то ведь не дойду.
-----
*Столиц даже не две, их пять: Петербург - логистика и делопроизводство; Москва - торговля и промышленность; Хельсинки - транспорт и связь; Екатеринбург - добывающая промышленность; Одесса - искусство, туризм и предметы роскоши.
* решенная смерть - принятое, но не исполненное решение о сведении счетов с жизнью
* оплаченная койка гарантирует, что пациента лечат до тех пор, пока за лечение платят, общественная койка предполагает лечение по протоколу, занимающее не больше и не меньше определенного времени, медикаментов и часов работы врачей и сестер.
* больничная трава - хлорофитум, который держат на отделениях для очистки воздуха и хорошего настроения больных
Когда я у постовой сестры коробку со своим забирала, она еле сдерживалась чтобы радость не выдать, да рожу-то кирпичом держать в таких случаях дело последнее, только виднее все светится. Я решила замять для лучшей ясности, да и пошла в санкомнату, там переоделась себе и пошла с четвертого этажа на второй. И не дошла. Доктор наш меня догнал - простите, пожалуйста, говорит, не могли вы коллеге помочь, у него тут случай такой... в прописи мы ничего не нашли, а делать что-то надо. И коллега рядом стоит, с лицом как перед церковным оглашением, и на халате вензель ПО - пульманология, значит. И дальше имя-отчество меленько и заглавная буква вместо фамилии. Доктор, говорю, а мне туда точно уже можно? Вы разрешаете? Он скривился как от зубной боли - давайте, говорит, пометку в карту сделаю, но уверен, что вам это ничем уже не грозит, а больной тем более. Взял карту на посту, при мне записал - участие в консилиуме по случаю номер такой-то, под ответственность врача - фамилию и подпись поставил, глянул на меня неласково - печать ставить не попросите? Господь с вами, говорю, зачем же, по правилам этого вполне довольно. И с тем мы пошли на том же четвертом этаже в другое крыло, в пульманологию. Пришли в палату, а там мизансцена шекспировская прямо: на койке лежит плоско, под одеялом казенным почти не видная, женщина, не то девушка, их, городских, не разберешь, а рядом на табурете для посетителей мается купец в возрасте уже скорее бесореберном. Пока дошли, я устать успела, потому церемониться не стала - глубокоуважаемый, говорю, не подождете ли в коридоре, я к вам попозже выйду, мне бы без вас внимательно на сударыню посмотреть. И едва он из палаты вышел, на его место и плюхнулась, поскольку ноги уже намекали, что лучше бы им не доверять. Села и говорю - рассказывайте, доктор. Он тоже на свободную коечку присел, руками развел, из правой больничной карты не вынимая - ну вот, говорит, загадка. Поступила три недели назад, упорный кашель, показатели крови хуже и хуже, слабость, апатия, а мы не то что причин воспаления не можем найти, мы кашель снять не можем. Ага, говорю. И качество инфекции не выявляется. Он опять руками разводит - нет, не выявилось. Вы, говорит, поймите меня правильно, я от вас чудес не хочу, я хочу сбор, который ей купирует кашель, остальное в нашей ответственности.
Хорошо, говорю, я вас поняла, дайте мне самой на нее посмотреть. Собралась, встала, наклонилась ей в лицо заглянуть... ками и святые угодники, да их там трое, не то пятеро под одной кожей. И никто этой коже не родной. Доктор, говорю, а оставьте меня с ней, я ее попробую разбудить и пару вопросов задать, очень личного характера.
Доктор в секунду встал и вышел.
Вздохнула я поглубже, лицо руками протерла, потом спящую пошевелила за плечо - эй, говорю, есть кто дома? Она глаза открывает - а за глазами-то не она, а вовсе он. Я страх сглотнула - не представляйтесь, говорю, день добрый, меня называть Есения, я помогать пришла. Не им, а вам. И ей, если ей еще надо. А мне оно в ответ с койки шепотом - сил... не хватает... дышать. Ясно, говорю, расскажите мне как-нибудь, как было дело и как так вышло. А оно мне тем же свистяшим шелестом - сначала долго, говорит, а с конца бессмысленно. Ага, говорю, тогда с середины или в любом порядке самую суть, или даже нет, погодите. Скажите мне сначала, чего вы хотите и как вам помочь. Оно мне в ответ - усыпи ее, или убей, все равно. Вот, говорю, уже яснее. У вас перед ней долги или обязательства? И тут оно мне по очереди, одним-то ртом, да пять ответов. Первый говорит - слово чести, за ним вторая сказала - любовь, за ними третья высказалась - сочувствие, четвертая определила - общие чаяния, а пятый сострадание назвал. А, говорю, хорошо. Как давно вы тут? И опять они мне пять ответов, мне и тошно и страшно, и пот холодный по спине течет, а что поделать, такая во всех столицах* бабья работа, глаза б мои не видали города этого, вечно тут что ни человек, то как не сюрприз, так подарочек. А если и не прямо такая, то похожая.
Ответили все пятеро, разброс получился не очень большой, по ответам получалась решенная смерть* в ранней юности и попытки как-то с этим жить по сей день, и судя по виду дамы, не то барышни, попытки вполне удачные, как раз благодаря этим пятерым.
Хорошо, говорю, а чего ее сорвало-то сюда? Спала бы и спала. Мне какая-то, не то вторая, не то третья из всех, говорит - вот он разбудил. Понятно, говорю, чего ж тут непонятного. Из любви, небось, великой и из лучших намерений? С этого четвертая даже улыбнулась. Ну как улыбнулась - видно, что внутри хохочет во весь рот, а снаружи еле хватило сил, чтоб губы дрогнули. Оох, беда дело. Ну этого я им говорить не стала, а сказала другое. Что я все поняла и пошла делать питье, а им пока предложила спать.
Вышла из палаты в коридор - доктор, говорю, мне сначала вас минут на пять. Отошли с ним в сестринскую, чтобы до ординаторской не шлепать, оно конечно мне там появиться не зазорно, не двадцать пятый год на дворе, а только сил на эту честь у меня уже не достанет, так что по простому обойдемся. Доктор, говорю, давайте сразу начистоту: койка у нее оплаченная или общественная*? Он говорит - сначала была оплаченная, позавчера перевели на общественную. Так, говорю, ясно, а кто оплачивал, извините за вопрос. Он в дело заглянул - сама больная оплатила. Вот тут мне пришлось подбородок рукой придержать, чтобы рот не сильно открывался. Ясно, говорю, и статистику вам, как я понимаю, портить крайне нежелательно. Он кривенько так ухмыльнулся - да она в любом случае будет попорчена, случай-то не стандартный. Ну почему, говорю, извернуться можно. Посетителя только выставьте отсюда, чтоб работать не мешал. Доктор мне руками разводит - ну вот он сидит, клянется, что оплатит, и вообще переживает. Ну, говорю, клясться нам апостолы не велели, а пока он деньги не достал, то не клятвы, а сотрясение воздуха. Но понять вас я могу, так что давайте-ка я сама с ним переговорю, чтобы вам реноме не портить, а то клиника у вас симпатичная, а ситуация такая дурацкая. А пока я с ним общаюсь, распорядитесь приготовить отвар цветков черной бузины, столовую ложку на стакан кипятка, упаривать треть малой дольки без трети... ой, простите, десять минут, потом снять, процедить, долить до полной кружки... в смысле, стакана, и даме дать пить теплым. Впрочем, я думаю, что сама приду ее поить, мне не сложно, а сестрам и так есть чем заняться. Доктор покивал, записал с моих слов пропись прямо в карту и пошел к провизору, а я вышла в коридор. Смотрю, а диванчик-то пустой. Осмотрелась, подумала чуточку и немножко, открываю дверь в палату - ну так и есть - там сидит, за руку ее держит опять. Глубокоуважаемый, говорю, вас можно на два слова?
Он нехотя от нее встал и ко мне вышел, дверь в палату не прикрывая. Пойдемте, говорю, к окошечку, и дверьку прикройте, сквозняки по палате устраивать ни к чему.
Как до окна дошли, он встал, руки перекрестил на себе - ручищи будь здоров, каждая как полторы моих - ну, говорит, что за два слова у вас, уважаемая? Я сначала-то думала, что на объяснения пойдет не меньше получаса, а тут что-то решила не рассусоливать. В общем, так, говорю. Денег ваших тут не надо, и вашего присутствия тоже. Вам, по хорошему, в эту жизнь вмешиваться вообще не следовало, но что сделано, того не вернешь. И потому или вы прямо сейчас выходите отсюда, и больше не появляетесь, или эта смерть, кем бы вам больная ни приходилась, будет на вашей совести. А в ваше отсутствие я этот вопрос решу за три часа, а потом доктора дней за десять нормально доделают свою работу, и без ваших денег, и без ваших эмоций. Вижу, сдерживается с трудом, и впечатал бы меня в стенку, да не его расклад, по всем статьям не его. Потом вздохнул глубоко, выдохнул в сторону так, что на больничной траве* листья задрожали - хорошо, говорит. У меня к вам один вопрос. Я ладошки к нему повернула, рук не поднимая - пожалуйста, говорю, любой вопрос, хоть и не один. Он мне прямо в лицо смотрит, по манере этой мерзкой купеческой, когда им человека придавить надо, они этот бычий взгляд всегда в дело пускают, да только не на ту напал, я как стояла, так и стою. И он стоит. И молчит. Помолчал и спросил - отчего она умирает? Первое-то, что из меня рвалось, я проглотила, второе выдохнула, не произнеся, а третье в карман положила. Сударь, говорю, вы об ее решенной смерти знали? Это же до вашей встречи было, причем давно, она не могла не сказать, о таком обычно говорят. Да, говорит, знал. Дело давнее, но у нее помнилось, потому я и принял в ней участие. И сделал все, чтобы она передумала. Хорошо, говорю, а что именно вы сделали? Он опять бычиться на меня стал - это, говорит, наше с ней личное дело. Да, говорю, конечно личное, одно только скажите - слово остаться жить вы брали с нее? А он улыбнулся так с превосходством, своей удачей похвастался - зачем же брал? Сама дала. Мне так противно стало, до тошноты даже, а объяснять тут, вижу, и надо бы, да некуда. Ну да и бог с ним совсем, он не объяснений просил, а на вопрос свой ответ. Ну вот, говорю, от этого и умирает - слово дала, а держать его ей нечем. Он на меня моргает - то есть? - говорит. Ну вот так, говорю, слово-то дала, а жить от этого хотеть не начала. Он головой крутит - но погодите, этого не может быть, никто не хочет умирать, жизнь - это самое ценное, что у человека есть. И даже если это желание временно ослабло, его всегда можно поддержать и пробудить, это самое хорошее, что один человек может сделать для другого. Сударь, говорю, так это работает, пока смерть не решена, а как решена - счет другой идет. И просто так, движением руки, а тем паче словами, это не меняется. Смотрю, опять голову наклоняет вперед - как хотите, говорит, я в это поверить не могу. Я ему покивала - да, не можете. И остаться с ней тоже не можете, потому что за лечение свое она платила сама. Купец он и есть купец, это из них можно выбить только с мозгами вместе - ну да, отвечает, именно поэтому и не могу. Но хочу чтобы она жила, потому что правильно - так, а не то, что... помолчал так, со значеньем, и продолжил - что вы видели, а я знаю. Я помолчала, раздражение примяла, слова собрала - я, говорю, верно поняла, что вы считаете ее нынешние внутренние обстоятельства более вредными, чем вами для нее выбранные? И он мне уверенно и веско так говорит - да, считаю. И надеюсь, что вы со мной согласитесь. Мама-Русь, Саян-батюшка, как мне и сил-то достало его с плеча по физиономии не угостить. Пелена черная перед глазами плыла в полный разворот, я за ней уличный фонарь еле видела. Только то и остановило, что знакомый взгляд из-за этой пелены почуяла, и интерес с этим взглядом, уверенный и с насмешечкой, мол, сколько ни петляла, а сейчас придешь. Нет, думаю, ава, я тебе не боец, ты мне не командир, по крайней мере в этот раз. Пока что штатскими методами справимся.
Знаете, говорю, меня конечно не к вам позвали, а только я вам советую, прямо даже рекомендую, пройтись на отделение зависимых, оно тут наверняка есть, и посмотреть, как выглядит то, что вы желали получить в ее лице. И если вы сможете - все-таки себе уяснить, что ничего лучше того, что вы увидите, если решитесь на эту экскурсию, из всех ваших стараний не вышло бы. И именно этому счастью ваша... знакомая - и противится в меру сил. А, да: если понимание не будет достаточным, найдите время зайти, вот только не удивляйтесь, в балет, и посетить спектакль "Жизель, или виллисы". А отсюда я вас прошу уйти, потому что вы для больной опасны, что бы вы себе ни думали на этот счет. Это ваше право меня не послушать, но если вам она и правда не безразлична - лучше бы вам прислушаться.
Смотрю, у него из глаз в мою сторону тот же черный огонь полыхнул, что, наверное, и у меня минутой раньше. Однако и он себя собрал, поблагодарил меня за разъяснения и вышел с отделения. Я подошла от окна к сестринскому посту, взяла у сестры поильник с настоем бузины и пошла в палату.
Разбудила страдалицу эту, пейте, говорю, осторожно, потом будем спать укладываться как следует. Выпоила ей половину отвара, отставила поильник - а руку из-под затылка убирать не стала. Глаза прикрыла, посмотрела - вижу, стоят все пятеро, возраст разный, по виду друг другу не то что не родня, а даже и не соседи. А перед ними шестая, совсем девочка, и вид у ней - краше в гроб кладут, и вовсе потерянный. Я ей - пойдем, милая, нечего тебе тут делать. Потом придешь, как и если захочешь, и коли будет зачем, а пока пойдем. Тело-то на руке слегка покачиваю за плечо и напеваю полушепотом
Утром был лужок в цветах, а теперь их нету
Где же все цветы теперь, где же все они
Смотрю - видит меня юница, ко мне пошла. Я ее дождала полвдоха и в сторону заката повернулась, на горню тропку вход нашла и стала на нее. Ну и она за мной. А я дальше напеваю себе, что тут, то и там, и иду, спокойно пока, и не спеша.
Девушки пришли на луг, все цветы забрали
Девушки пришли на луг, унесли цветы
По-над крышами больницы, над куполами Лавры, над мельницей, пешочком по закатным облакам пошли мы мимо фарфорового завода,
Где же эти девушки, что с цветами в косах,
Где же эти девушки, как же их найти
и над мостом через железную дорогу тропа под ногами побежала скорей, мимо инженерских кварталов, заводоуправления, над московским трактом, который теперь номерная трасса-бетонка,
Парни их увидели, замуж всех позвали
Парни их увидели, к себе увели
над второй веткой железной дороги, над морским кадетским корпусом, водолечебницей и ипподромом, к заливу и над ним в сторону Петергофа мы уже летели, как на гигантских шагах
Где же парни ходят все, отчего не видно
Где теперь все парни, где же все они
Над Петергофом горня тропа повернула и мы пошли на Кронштадт, со скоростью колонны на трассе
Парни на войну ушли, от своих любимых
Нет парней теперь в домах, солдаты все они
над Кронштатом тропа пошла вверх и дольний мир наконец-то скрылся за облаками
А солдаты нынче где, почему не видно
Их не видно никого, отчего, скажи
по облакам, а вернее - по-над облаками, мы летели не медленнее рейсовой Неясыти, а потом сравнялись скоростью с Лунем, только шуму от нас, конечно, никакого не было
Застрелили всех солдат, в землю положили
По могилам все лежат, спят в земле они
до звезд прыгать не пришлось, тропа оборотилась полевой дорожкой, побежала через ячменное поле, и на нее стало можно поставить ноги и пойти уже привычным человеку порядком, и я поняла, что идем мы верно, и Белая вот-вот встретит нас, но продолжала вполголоса напевать, чтобы не оборвать начатое и не наделать себе дел больше, чем уже нагребла
Где могилы тех солдат, как найти их в поле
Где могилы у солдат, где же, расскажи
за полем, как обычно, был луг, и конечно, с цветами - тут-то моя подопечная и засмеялась в первый раз, а за лугом, само собой, вересковая пустошка, а за ней уже лес, сначала сосновый и можжевеловый, потом ольховый и рябиновый, через заросли боярышника переходящий в сад, все знакомое и виденное не однажды
Все могилы заросли, заросли цветами
ты могилы не найдешь, там растут цветы
На входе в сад Белая встретила нас, опираясь на калитку: - О, Енюшка, никак ты мне гостью привела. Я подтолкнула заробевшую юницу к Белой - не гостью, матушка. Насельницу. Она мне кивнула - хорошо, сказала, ты иди там разберись, дальше мы сами. Задерживаться после таких распоряжений мне резона не было, но не оглянуться я не смогла: бабье любопытство кончается через полчаса после самой бабы, вот и... вот так. Обернувшись через плечо, я увидела, как на волосы юницы садится большая ярко-оранжевая, огненная прямо, бабочка, и как Белая, почуяв мой взгляд, грозит мне пальцем, смеясь. Потом меня кувырнуло в дольний мир и ощутимо приложило копчиком об табурет, на котором я сидела. Рядом спокойно спала живая женщина лет так... лет так... то ли мало не сорока, то ли сорока с небольшим. Я осторожно вынула из-под ее головы основательно затекшую руку и тихо вышла в коридор к сестринскому посту, неслышно прикрыв за собой дверь.
На посту меня встретил доктор: - ну, как? удачно? Я пожала затекшим плечом: - спит, спокойно и глубоко, дышит ровно, кашля нет. Он кивнул мне - прошу в ординаторскую. В ординаторской предложил мне крепкий, медицинский, чай, в котором ложку от крепости видно не больше, чем наполовину, и сладкие белые сухарики, сам сел напротив и стал расспрашивать про сбор. Ну а что сбор - его затем и дают, он не только от кашля, он для прекращения душевных страданий. Потому в больнице его давать можно, а родным, если им уже исполнилось одиннадцать лет - лучше не стоит, если только нет в планах похорон в доме в ближайшее время, ну да этого я доктору рассказывать не стала, а ответила ровно то, что он спросил. Что мужчинам его тоже можно, что пить его нужно от трех до пяти дней, что стакана в день довольно, и что от веса тела количество не зависит. Едва мы закончили обсуждать бузину, как в ординаторской зазвонил телефон, доктор снял трубку, и сказал восемь слов, то есть два, но одно семь раз: - слушаю! Да. Да! Да... Да, да. Да? Дааааа. После этого содержательного разговора он развернулся ко мне, и в глазах его плясали черти - Есения Саяновна, а что вы сказали посетителю? Я прищурилась на карман его халата, прочитала имя - Просвет Ратмирович, я ему предложила посмотреть на вероятные последствия его действий, не больше. Он наклонился ко мне через стол и доверительно понизив голос, сказал: он сейчас на отделении зависимых нашел барышню... ну вы понимаете... позавчера привезли, еле откачали, кокаинетка с опытом... так вот, он сейчас побежал ей лечение оплачивать. Минуты две я просидела, не в силах смеяться, оперев оба локтя на стол и спрятав лицо в ладони. Потом извинилась, вытерла набежавшие слезы от неслучившегося смеха и сказала - счастье, оно у каждого свое. Проводите меня на отделение, будьте так добры, а то ведь не дойду.
-----
*Столиц даже не две, их пять: Петербург - логистика и делопроизводство; Москва - торговля и промышленность; Хельсинки - транспорт и связь; Екатеринбург - добывающая промышленность; Одесса - искусство, туризм и предметы роскоши.
* решенная смерть - принятое, но не исполненное решение о сведении счетов с жизнью
* оплаченная койка гарантирует, что пациента лечат до тех пор, пока за лечение платят, общественная койка предполагает лечение по протоколу, занимающее не больше и не меньше определенного времени, медикаментов и часов работы врачей и сестер.
* больничная трава - хлорофитум, который держат на отделениях для очистки воздуха и хорошего настроения больных
