"Странная смерть марксизма", Пол Готфрид.

Я ее еще не дочитала, но когда дочитаю - непременно сохраню в коллекцию, поставлю рядом с "Преодолением гомосексуализма" Николосси и буду любоваться. Иногда буду наверное доставать, там препаратов, чудесных, чистейшей прелести чистейших образцов, на каждой странице есть, а местами и не по одному.
Что могу сказать сразу. Это настолько восхитительные образцы правой риторики, что сдержать умиленной улыбки даже в метро я не могла (бедные пассажиры на скамейке напротив, видеть это выражение, хм, женского лица над обложкой этой книги... шаблоны не уцелели по крайней мере у некоторых). Непосредственность, с которой подается дискурс насилия - и из него оценка некоторых текстов, о которых у меня уже есть свое мнение; в том числе это тексты Франкла и Клемперера, но не только - умиляет и восхищает. Я даже не знаю, что лучше - оно или прекрасные образцы сократической риторики, разделяющей тезис оппонента на части и опровержение поочередно каждой части. К сожалению, актуальные реалии - штука свирепая, и несмотря на то, что текст является отличным примером к формулировке "сделал себе развидеть это" (что "это"? - наблюдаемое и описываемое явление), в целом текст производит впечатление великолепной и монументальной МИМОРЕАЛЬНОСТИ.
Я его еще исследую на предмет годности как учебного пособия для работы с той позицией (и подозреваю, что меня в этом процессе ждет немало здорового фана), но.
1) если вы не я - вы это, наверное, не читайте. Для натур эмоциональных и этически чувствительных это может оказаться неприятным опытом.
2) если вам не хочется тратить время на копание в бесконечных передергиваниях, недоговорках, возражениях очевидному и утверждениях, содержащих нежелание видеть факты - вы это тоже не читайте. Там больше ничего нет. А, вру - дискурс насилия еще есть В самом мерзком своем изводе: поданный с позиции "ничего не замечающего свидетеля".
3) так что если вы чувствительны к дискурсу насилия, к пропаганде неравноправия и защите неравенства - не тратьте время и нервы. Ну его нафиг, этого Готфрида. Оставьте его мне, я хоть исследовательский интерес почешу.

@темы: книгопроглот

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

вместо затмения мне сегодня показали удивительно ровненькое серое небо.
Зато на почте я нашла монетку. Кажется, литовскую. С ирисом. Монетка оказалась китайская и с орхидеей )

@темы: запахи, звуки и прочее

---

Ангельский чин. Труды.

Первые шаги по небу всегда тяжелые, на что ни обопрешься, все или проваливается, а то выворачивается, и тут главное - не испугаться и не обнаглеть: испугаешься - пиши пропало, а обнаглеешь - точно пропадешь. Я и шла с оглядкой, смотрела точно на шаг вперед, и не останавливалась, пока облака не сменили звезды. От звезды до звезды босиком скакать тоже дорога невеселая, да только другой-то нет, это я еще давно выучила, мне тогда еще косы не остригли и полётку* не выдали. Только с ними даже не то беда, что не только идешь, сколько козой скачешь, а то горе, что они чем дальше, тем реже, и каждая норовит при себе оставить, а ошибиться выбором нельзя: что выберешь, с тем и останешься. И вот в кой-то миг огляделась я, и понимаю, что дальше дороги нет, а есть только выбранные пути, и свой надо опять угадывать, а времени в обрез, вовремя вниз не вернешься - и все, караван ушел. А поди его угадай, я же не инокиня и не дворянка, это их святые да старшая родня на небесных путях встречает, а я отреченная, перекати-поле, ни корней, ни убежища. Смотрю, перед глазами знакомое маячит, знакомое, да не родное, звездочка серебряная, а грани иссиня-черные. И настойчиво так. Я ей и говорю - я тебя знаю, но мне не к тебе, и тебе не ко мне, а вот в моем селе есть отец бездетный, вдовый муж, тебе за ним туда, а мне дай пройти - она и отплыла, а за ней пусто. Стою я и думаю - куда же мне теперь-то... а вдалеке еле видная искорка мерцает, я туда и подалась, а ногам холодно, да не только ногам, и так от этого холода тело тяжелеет, тяжелеет... Вдохнула я, как зубами вдох выгрызла, открыла глаза… Ага, больничная палата вокруг, слева окно, справа яркий пламень горит, передо мной у окна с другой стороны синий облак стоит недвижимо, слегка светясь, а в углу с ним рядом столп света переливается, а у меня всего и времени что на вдох и два движения, потом или обратно, или оно сюда обвалится, поди угадай, в каком виде придет и что скажет. Я шальку с руки размотала, рубашку с раскидушкой спустила с себя и на голое тело шелк намотала, спину и грудь прикрыть, чтоб не мерзнуть. Потом опять натянула все и рухнула. То есть, тело на койку упало, а я сама опять взлетела, да быстро так, как будто и не уходила никуда с той звездной дороги. А свет этот дальний вроде ближе стал, а только пути до него все равно немерено. И гляжу - а он и сам мне навстречь бежит, и не свет он, а дом, а дверь открыта. Посмотрела я внимательно - а как же не быть ей открытой, если Рождество миновало, а до Купалы еще жить да жить, это же Матери Ветров дом, Денница, а с земли его видно как звезду, что день открывает и закрывает. И от того, что я посмотрела, все расстояние, что от меня до него было, вмиг пропало, а я на крылечке стою и даже доски под ногами чую. Вошла – кто тут есть, говорю, всем доброго дня и веселого часа, я к вам на короткую минуточку, дорогу домой спросить. Гляжу - а дом странный, не людской: сподня от горней не отделёна, стол от двери в трех шагах, кута вообще нет, а вместо клети угол какой-то отгорожен и в нем прялка стоит. А в сенях, что я за спиной оставила, не заметив, воробью чихнуть места нет, все заставлено и завешано. Смотрю, за столом сидит мужчина в возрасте, грузный, широкий, седой, в кружок стриженый, в меховой жилетке... поклонилась ему - Хиус*, говорю, поклон тебе за зимний снег и летнюю прохладу, нет ли у тебя для меня еще одной милости, не подскажешь ли дорогу домой. А он мне молча отвечает - подожду, мол, тех, кто знает, что ты за птица и как тебя привечать. Ну с ним препираться себе дороже, даже ногами в землю упираясь, а уж в верхних землях и того тяжелей. Чую, руки меня сзади за плечи взяли и подвинули, да так легко, что я себя ощутила пустой корзинкой в тех руках, обернулась – за спиной у меня другой сударь стоит, штаны на нем кожаные рыжие и жилетка такая же, а под жилеткой рубашка кумачовая. Доброго дня, говорю, сударь Шелоник*, пришла поклониться за ягоды, орехи, зерно и все, что спеет и зреет над землей и под землей, а еще за то, что ты берестяные наши лодочки до моря провожаешь. Не укажешь ли и мне дорогу? Он на меня смотрит, улыбается с сожалением, и также молчком отвечает – в твой срок укажу тебе дорогу, если встретимся, а пока не меня спрашивай. И сразу в спину жаром повеяло, как в летний полдень: Знич* пришел. Я к нему оборачиваюсь - благодарствую за внимание, говорю, и за вешнее тепло, и за годное сено для всякой скотины, и за здоровье малых деток и всех тварей, кто весь год живет летним теплом, а отдельно что нам в труде помогаешь, очищаешь утварь и всякую ткань и пряжу от грязи видимой и невидимой, а не видишь ли ты отсель ту тропинку, которая меня домой приведет. Он челку белесую с глаза назад головой отмахнул, глазищами синими смотрит на меня – и читается в них, мол, я в тебя верю, раз сюда добралась, так и назад дойдешь. Обошел меня и в дом пошел, куда-то за печь, а сам ладный такой, легкий да хлесткий, на спине голой все жилочки играют, а из одежды на нем только белые штаны из парусного холста. Пока шел-то, меня жаром с его стороны обдало, да так, что после него воздух волглым показался, да все сильнее и сильнее. Ага, думаю, трое уже было, а вот и от четвертого привет. Подага, господин дождей, говорю, извини, что спиной к тебе стою, без приглашения внутрь проходить неловко, а наружу боязно, я дороги не знаю. А это и верно он, в барбарисовом плаще* и сапогах, точнее, плащ-то он вот у двери снимает, на меня не глядит пока. А я продолжаю говорить, за дожди благодарю, за рыбный клев, за туманы осенние теплые и за весенние проталины, а он ко мне оборачивается – весь как из жестяных листов сделан, и не широкий вроде, а тяжелый, видать по нем – и по лицу его понятно, что дорогу он мне не скажет, я было приготовилась прощаться и сама путь вниз искать на свой страх и риск, а он в дверях стоит, наружу не пускает. Вот думаю, еще новое дело: с хозяевами препираться, чтобы из гостей уйти. Взглядом дом обвела – гляжу, а у печки на табурете сидит Черный, и спокойно так, с интересом, на мизансцену нашу смотрит. А, думаю, вот оно в чем дело. Подага – еще и дорожных ветер тоже, вот он и решил приемному братишке помочь, ведь попроси я сейчас о помощи – и вопрос мой решенный. Вот только цена той помощи не такая, какую я платить готова. Ава, говорю, прости, что тебя сразу не приметила, дом у вас необычный, я и растерялась. Со свиданьицем. Тебя за все пять лет сразу благодарить или за каждый случай в отдельности кланяться? Он на сторону улыбнулся, в своей обычной манере, мол, решать тебе, а отвечать мне, ты в своем праве, а я в своем. А, думаю, от меня не убудет, тут время иначе течет, и это не родные выселки, тут проще сразу сделать, как следует, чем потом переделывать, а то ж тут сейчас малую капельку не донесешь, а там потом ее пять лет ведрами вычерпывать придется, и вычерпаешь ли – неизвестно. Спасибо тебе, говорю, что семечко свое забрал, сорняков нам не оставил, и за сон-траву в смертных камнях, и за помощь с моей ошибкой, а еще не ответишь ли мне на вопрос. Он, смотрю, даже вперед подался, ждет, что дорогу домой спрошу. Я, однако, в другую сторону вывернула. Прости, если вопрос неуместный, говорю, но очень хочу я знать, что вас двоих одновременно в пятьдесят втором году весной в некий передвижной госпиталь привело, и отчего ты, спасибо тебе за то большое, принял участие в судьбах всего госпитального подразделения. Гляжу, он куда-то в сторону смотрит – а там, в углу на лавке, Белая сидит тихонько и крючком что-то вяжет, кружево какое-то. И тебе со свиданьицем, говорю, и спасибо тебе за всех вместе и каждого в отдельности, кого ты встречала, и кого мы провожали, а больше того – за тех, кого назад развернула. А больше всего тебе спасибо за мою черемуху, и всякий раз при встрече за нее благодарила, а сей день особо поблагодарю. А она улыбается и мне под ноги клубок кидает, и он за порог катится. Ну я не будь дура, за ним и побежала, бегу-бегу, из дома на крылечко, с крылечка по тропе, там сад какой-то старый, древний даже, а за ним перелески, все вереск и иван-чай на них, а потом луговина, и трава в ней высокая, с меня, и мокрая, чую, все лицо в воде, и руки в траве запутались, рванулась – а не вырваться, держит она меня. И голос человеческий, женский, говорит – спокойно, никто тебя не убивает и не связывает, вставай, я постель перестелю, пропотела вся, простыни хоть выжимай. Глаза открываю – и правда, вокруг палата, надо мной медсестра стоит, за руки меня держит, и девки по койкам лежат без сознания, две спокойно, ну почти, а третья мечется, ну да каждая свое видит, у каждой свой труд.
Сестра помогла мне пересесть на стульчик около койки, простыни отмокшие в корзину скинула, новое постелила, стала мне помогать переодеваться. Кое-как я встала, опираясь на спинку кровати, раскидушку она стянула с меня, а чтобы рубаху снять, это ж надо наклониться и подол поднять, а я и не знаю, устою ли. Она стоит, на меня смотрит и ругается на кастеляншу, которая никак запашных рубах не дает на отделение. Я б ей и сказала, что правильно кастелянша и делает, что не дает, да сил нет. А делает и правда правильно: в таком-то виде человеку веревку только дай в руки, ей можно не только удавиться, а еще полпалаты перед тем переломать. А завязка, от рубахи оторванная, это полметра какой-никакой, а веревки. Пока я мысль эту нехитрую через голову волокла, сестра успела меня усадить на койку, рубаху поднять, обтереть мне спиртом ляжки и коленки, раскидушкой прикрыть и рубаху стащить с меня. Во, говорит, хитрая ты, шелком легкие и почки прикрыла, молодец, сберегла себя, только шаль на тебе тоже смокла, давай повешу хоть на спинку кровати, что ли, шелк сохнет быстро, я тебя сейчас сверху тоже оботру спиртом и в сухое переодену, а как высохнет – опять замотаешься. У меня только сил и достало, что шепотом сказать спасибо, да больше-то и зачем. Она меня обтерла, помогла лечь, пошла инокинь обходить. Конечно, глаза у меня в потолок смотрят, да оно и понятно, раз головы не поднять, но уши не заткнуты и не заложены, вот я и слышу. Слышу как Ирину колотит крупной дрожью, как Фотиния лежит недвижно и дышит тяжело, с хрипами, как Серафима в углу то дышит, а то замрет. Сестра им постели поправила, переодевать не стала, и ушла. Она ушла, у меня глаза сразу и закрылись, я думала, опять в верхних землях себя обнаружу, а нет, все та же палата вокруг, только нас в ней не четверо, а побольше двух десятков будет. И я-то сама по себе, на коечке лежу и у коечки стою, а у инокинь вокруг коек у каждой толпа. Смотрю на Фотинию, столп света над ней все так же стоит, только свет как бы притух, с сероватинкой стал. И саму ее не видно, вокруг койки стоят четыре фигуры, женские, лиц не рассмотреть, спиной ко мне, да только у каждой на одежде узор наособицу. У одной на шали боярышник выткан с ягодами, а по юбке по кромке плетутся колоски лиловенькие, пустырник цветущий вышит… никак, Диля стоит, всей заботы мать и всех добрых слов и дел сестра, да только со спины она сейчас Диля, а с лица-то Гнетея. А рядом с ней другая, и у нее по рукавам голубой кофты трифоль вышита, цветы и листья, это, видно, Желя, печали дочка, жалости мать, кроме нее больше некому. И опять же, со спины-то она Желя, а лицом Ломея. У третьей на косынке вся кромка горцом заплетена, а сам платок коричневый, и юбка тоже, и кофта зеленая в желтизну, это Дана, огонек в ночи, ручеек в лесу, домой тропка, да только сейчас она Пухлея, огонь болотный и тоска безымянная. А дальше всех от меня стоит высокая и статная, в юбке цвета бычьей крови, расшитой метелками золотой розги, и сорочка на ней сиреневая, а по вороту кошачьи лапки цмина* вьются, Габона это, золотая птичница, всем цыплятам и всем монетам хозяйка, а только к Фотинии она той своей стороной повернулась, которая Желтея.
Смотрю в угол, а там Серафима, пламень чистый, а от меня его заслоняют аж пятеро. Та, которую мне лучше видно, в юбке и жилетке из шерсти-небеленки, и расшито все синими цветами: васильками, синюхой и горечавкой, а под жилетку у ней поддета кофта тонкого шелка, вся прозрачная, и под ней на руке выше локтя браслетка золотая вьется и в ней камешки, тоже синие – Леля это, весенний ветерок, молодость сердца и звонкость голоса, а только Серафиме сейчас она Сухея. Рядом с ней другая стоит, невысокая, крепкая, в темно-зеленом платье с поясом, и заткано платье белями метелками и зелеными листьями, присмотреться, так понятно что таволга, не просто так узор. Додоля это, певунья и плясунья, всех всходов защитница, всех ростков нянька, а как на кого рассердится, так тому Глухея. А рядом с ней еще две, у одной платье темно-синее, и на нем ветреницы по всему подолу, а местами и до колена, рассыпаны, а на плечах шаль, и на ней горец-раковая шейка тамбурным швом в два цвета вышит. О, думаю, вот и Ледея, так-то она Лада, согласию сестра, любви подруга, да только вот не всем без разбору, видать, на чем-то они с Серафимой крупно не сошлись. А вторая в белом платье японского шелка, затканном голубыми цветами, да не чем-нибудь, а кустами синюхи – Дамара, всех провидиц покровительница, всех ясновидящих хранительница, а на кого рассердится, тем Глядея, ночная бессонница, дневная дрема, всех мороков хозяйка, всех видений мать.
А напротив меня, там где над койкой Ирины облак синий в углу стоял покойно, а теперь он там весь внутри себя клубится и кипит, стоят трое: одна в штанах желтой козлиной кожи и такой же рубахе, а на рубахе по всей спине узор цветным вытравлен: вереск плетется и белозорные звездочки из него местами блестят, это Звана-охотница на нее смотрит, Подаги сестра, всем взыскующим надежда, а нехрабрым и робким – Трясея. А С нею рядом в короткой юбке* и бабьем поясе, расшитом плетями сабельника, с пятерчатыми листьями и алыми звездочками цветов, по уставному стриженая и в полётке, Магура стоит, спорщица и поединщица, всех военных людей покровительница, всех ищущих справедливости опора, а тем, кто под наглую силу гнется и сам от себя отступается – Корчея. А у стены, у заголовья койки, стоит ширококостная и крепкая, из себя в возрасте, одетая в красное платье в белый горох, с красными пятнами на лице и злым блеском в глазах, Огнея, и грозит мне пальцем. Так-то она Марцана-жница, огородникам подмога, косцам и жнейкам поддержка, мухоморам хозяйка, а мне, видать, не забыла прогулок да покатушек по зимовею с непокрытой головой в прошлом году. Я ей смеюсь – шалишь, говорю, и я не твоя, и ты не моя, и тут вам всем не верхни земли, и собрались тут не недотепы необряжёные, а трудницы за землю русскую. И если вы все тут столпились и ждете свою часть от чужой судьбы – ждите себе за окном, вон в больничном саду места полно. Не ваше время и не ваша воля нынче. А не послушаешься – найду управу на тебя, не сомневайся.
И слышу я так ясно, как и не внутренним слухом, женский голос, негромкий и несильный, но ровный и твердый, вьюна* запел. Они все друг на друга заоглядывались и так порастаяли. А я глаза открыта и приподняться смогла. Слышу – и правда поет кто-то из нас. Себя проверила – не я. Осмотрелась – Фотиния это.

---
*полётка - у нас этот головной убор называется пилоткой.
* Хиус - северный ветер, Шелоник – западный ветер, Знич – южный, Подага – восточный.
* барбарисовый плащ: исходно - плащ burbery, здесь - прорезиненый плащ-палатка с капюшоном
*цмин – бессмертник желтый
* короткая юбка – это юбка выше середины лодыжки. Мини-юбок там нет и никогда не было.
*вьюн - песня "вьюн над водой", существует в ряде вариантов текста

@темы: слова и трава

---

хренассе прогулочка

Свозили Кота в клинику. Нефрит и начинающаяся пневмония. Погулял на балконе, ять. На неделю уколов два раза в день, остальное все потом. Потом включает в себя дАрсонваль, артрогликаны, и тп, и проч. А пока надо найти и проколоть Коту человечесий антибиотик из не самых востребованных. Бьянка пошла его сейчас ловить по аптекам.
Но самый увлекательный номер шоу - даже не уколы. А антипуриновая диета для котика массой 5 кг, привыкшего ЖРАТЬ МЯСО. Мне нас заранее жалко. Всех.

@темы: шпинат-паркет

---

закон подлости

заменила зимнее одеяло на весеннее. Тут же выключились батареи. Голова в анабиозе, все, что ниже головы, тоже, и прорастет ли проращиваемое, теперь неясно совершенно. Тьфутыпропасть.

@темы: шпинат-паркет

---

Ангельский чин. Трудники.

Утром, щурясь от зажженного медицинской сестрой света, я приняла градусник и решила пока не просыпаться, десять-то минут у меня всяко было на то, чтобы руки-ноги в покое собрать, а там, глядишь, и голова вернется. И правда, через десять минут, когда градусники собирали, я уже проморгалась и сразу начала заправлять постель. Ну не заправлять - так, в порядок приводить, По правилам, к обходу надо было быть готовой, то есть, умытой и прибранной, постель привести в опрятный вид и одеться так, чтобы легко предъявить все скарификаты без лишней волокиты. Так что оделась я в стяжку, юбку и чулки, а поверх стяжки шаль накинула, у меня была старенькая шелковая с собой, уже не шаль, а так - узор весь выцвел и углы поехали, но обработку ультрафиолетом выдерживает без проблем, а больше в больнице что и нужно. Глядя за мной, и Нежата оделась и прибрала постель, а кроме нас в палате было еще десять женщин, одна Нежатина ровня, две лет по двадцать пять, трое теток между двадцатью и сорока, явно местных городских, судя по цвету лица, у питерских кожу ни с чем не спутаешь, прозрачные они, как из тумана сделаны, и возраст у них никогда не поймешь. Еще две монахини, моя примерно ровня, да одна совсем седая, явно за пять десятков ей, и одна совсем ребенок, непонятно, есть ли двенадцать лет. Стали знакомиться - оно конечно и пустопорожнее занятие, однако чем-то же время заполнить надо, чтобы не молчком сидеть и не в стенку перед собой смотреть. Седая представилась первой, оказалась тоже инокиня, Ирина, у них свои имена, греческие. Остальные две были Фотиния и Серафима. Ирина приехала из Лодейнопольского монастыря, а Фотиния и Серафима - из Староладожского. Местные тетки были вовсе не тетки, а полицейские чины из отдела охраны нравственности, поручики Кондратьева и Петропавловская и капитан Беклемишева. Когда вся палата просмеялась, Ирина попросила прощения за неуместное веселье и спросила, не назовут ли они имена все-таки, а то по фамилиям неловко будет друг друга звать, если вакцина одна и попадаем в один бокс. Беклемишева покачала головой - имена назвать, мол, конечно, можно, но в один бокс мы вряд ли попадем, потому что прививать нам надо что-то отдельное и редкое, и такую прививку сейчас вроде очень редко кому ставят. Я и заинтересовалась - а нельзя ли поточнее, что за вакцина, у меня полный набор, мне интересно, которая ваша? Беклемишева подошла ко мне, протянула руку - Ева, будем знакомы. Я ответила, руку пожимая - Есения Легкоступова, старший прапорщик медслужбы в отставке, чумная стража Волховского района Петербургской области. Две другие представились тоже, Петропавловская оказалась Томяна, а Кондратьева - Утельяна. Утельяна и спросила, прививали ли меня вакциной Пандора, и если да, то как оно. А, говорю, да, прививали, не бойтесь, она даже легче энцефалитной, колют тоже под лопатку, и скарификат красивый, кудрявая веточка в рамке над квадратиком, не стыдно в бане показать. Они и разулыбались обе. Я их спрашиваю - и чего это ее вам вдруг? Ева замялась - да не вдруг. Отдел защиты нравственности, ты же понимаешь, что это. Я покивала - ну как не понять. Вся Сенная ваша, и от Рузовской до Бронницкой тоже ваше все, а еще Коломня есть, а то еще Наличная улица, опять же, которая в Гавани, и берег речки Смоленки там же, повидала я их на практике в медучилище, как же. Ну вот, Ева говорит, там и не хочешь, а намотаешь на себя, пока в кутузку тащишь безбилетных-то*. А Томяна вздохнула - а еще, говорит, они кусаются. Я покивала - да, говорю, тогда надо, конечно, раз кусаются. Парвус дело такое, подцепишь, так мало-то не покажется, да и зостер тоже шутить не будет. Вы только потом смотрите не простывайте, ну да вам расскажут все.
Обнялись мы, я им удачи пожелала и легкого труда, они мне тоже, да и к коечкам своим отошли. Тут медсестра пришла - девочки, чумная стража, идите английскую соль* пить. И мы с инокинями пошли к сестринскому посту.
Там стояли уже мерки с разведенным раствором, кроме нас подошло еще шесть мужчин, четверо тоже монахи, а двое светские, но не военные. Выпив свое, мы вернулись в палату, там нас смешочком встретили - ну, говорит одна из молодых, вот вы и представились, понятно, кто с кем вместе лежать будет. Я эту затейницу-то одернула - надеюсь, говорю, лежать из нас никто в итоге не будет, и слово это забудь до выписки, лежат-то, милая, на каталке в коридоре под простыней, вот так.
Тем временем в палату вкатилась тележка, на ней предметные стеклышки, стеклянные трубочки, пробойнички, банка с ватой и бутыль со спиртом, а за ней вошла медсестра: девочки, подходим по одной, подаем пальчики, левая рука, безымянный палец, не боимся, это быстро и не больно. Я в угол-то посмотрела - малАя сидит ни жива, ни мертва. Я поднялась, первая к каталке подошла, руку протянула - девочки, говорю, прощенья прошу, что так вперед лезу, только давайте до завтрака тянуть не будем, кому сегодня завтракать еще можно, а нам четверым после английской соли чем свободней дорога в конце коридора, тем лучше, а то мало ли. Ну, все похихикали, она у всех кровь быстро забрала и увезла тележечку, а мы продолжили знакомиться, хотя понятно было, что еще до вечера разгонят всех по разным боксам. Шутница оказалась учительницей начальных классов женской благотворительной школы при доме призрения в Лесном, и прививали ей ДДТ, так что Нежате была компания. Молчаливая ее сверстница представилась археологом, и прививали ей окопную лихорадку, потому что она переводилась с лабораторной работы на полевую, и улыбалось ей следующее лето провести по пояс в яме. А малАя, которая сидела в углу и капала слезами на коленки себе, была работница на городской очистной, и ей предстояло прививать сначала ДДТ, а на следующий год окопную лихорадку, а потом, если выживет, то собачье бешенство и полный набор кокков, потому как встречи с крысами в коллекторах были обязательным рабочим обстоятельством для них. И это при том, что работу ей это обеспечивало только на пять лет, а после шестнадцати годов ей работу предстояло менять так и так, потому как на городских очистных работают только доростки, взрослому невозможно пролезть везде, где требуется чистка. А что такие вакцины в этом возрасте прививать не положено – так этот вопрос решается на высоких уровнях, потому как больнице тоже очистные в порядке содержать надо, и куда бы они делись, привьют. Этой отвод дадут – так ее за ворота, новую на ее место, и вперед, сначала в больничку на прививку, потом в канализационный люк со скребком и вороточком.
Мы это все послушали, попримолкли... вот, говорю, про что марксистам-то надо орать во все горло, а не плакатами у рестораций махать да в газетах картинки мерзкие на полицию тискать. А Ева вроде и не мне в ответ, а так, в воздух, мерно так и ровно, говорит - статус доростка введен именно затем, чтобы они сами выбирали, дети они или взрослые, работать им и семью кормить или на родителей надеяться. И марксисты на этот счет сказать ничего не могут, поскольку все, что могли, они уже шестьдесят лет назад сказали и сделали. Помолчали мы, потом Ирина с лица позеленела - видать, соль до места добежала - встала, вышла и вернулась через небольшое время, как раз к обходу.
Врач-иммунолог пришла, на нас всех посмотрела, быстро сказала, что по чумной страже отвода никому нет, все молодцы, можно переходить в санкомнату и готовиться к помещению в бокс, вещи собрать в коробки, подписать и отдать сестре на пост. На ДДТ все три барышни тоже молодцы, можно проходить в клизменную и готовиться к процедуре, потом тоже можете переодеваться. Потом строго так оглядела палату по-над листком и спрашивает: девочки, которые на вакцинацию ПаНДоРА, кто из вас Петропавловская? Томяна отозвалась, и доктор ей сказала строго так – придете через неделю, со свежим анализом крови на гемоглобин, сейчас я допуска к прививке не даю. Томяна на товарок посмотрела, они друг другу руками развели, и она осталась сидеть на койке, дожидать конца обхода. Доктор посмотрела в листок еще раз, подтвердила допуск археологу на прививку окопной лихорадки, передала листок сестре, пожелала всем удачи и вышла. Мы с Фотинией бегом побежали в туалет, Серафима подумала и пошла за нами, а когда я вернулась, Томяна уже шла по коридору на выход, передо мной остановилась и пожелала мне удачи.
Тем временем Нежата вернулась из клизменной, красная до ушей, за ней приползла малАя, вся нареванная, учительница, звали ее Урма, пришла после всех и с порога спросила – а завтрак-то будет? Я ей говорю – спокойно, милая, сейчас переоденемся, потом вам киселек дадут черничный, а нам льняное толокно, вот и будет тебе завтрак, а больше сейчас не надо, хорошо не будет. И правда, нас позвали в санкомнату. В санкомнате для нас были положены семь коробок, карандаш, простые белые рубахи и байковые раскидушки. Я стяжку и шаль быстренько сняла, переоделась в рубаху, раскидушку поверх накинула, стянула через низ все, что было, и в коробку сложила, а шаль на руку намотала – шелк же тонкий, поди угадай, сколько его там. Предъявить, так отберут наверняка, а без него будет первые сутки трудно. А потом уж, как в бокс поместят, отбирать не станут, а под кварцевой лампой его подержать - и чистый, микроорганизмы ультрафиолет не любят, он им злой. Повернулась к остальным-то, смотрю – а у Ирины во всю спину картинка выбита, да не простая: пантера в прыжке. Я к ней наклонилась – никак, говорю, тоже воевала? Она мне – точно так, говорит, в разведбатальоне Таманской дивизии, но то дело прошлое и я свое покаяние понесла и прощена. Остальные тоже свое штатское сняли, запаковали, ангельское надели, взялись мы за руки, Ирина прочла «Верую» за нас за всех, а мы беззвучно за ней повторяли, затем обнялись все, попросили друг у друга прощения на всякий случай и пошли в бокс располагаться. Коечки заняли, постели застлали себе и пошли за толокном. Еда-то оно не больно радостная, да остальное сейчас будет точно лишним. Выходя в буфетную, я увидела, как в санкомнату зашли мужчины, и через небольшое время из-за двери стало слышно то же самое «верую» в четыре голоса. Я подумала и взяла себе лишний стакан воды, чтоб внутре оно разбухло получше, авось хоть сколько-то водички удержится в первый день. Оставалось три часа в боксе выждать, пока толокно за кишечник зацепится – и можно вакцину принимать.
Прилегли мы, я Ирину и спрашиваю – извини, говорю, мое любопытство, хочу тебя спросить, как служилая служилую. Она вздохнула так – а что же, говорит, спрашивай, дальше нас-то не уйдет. Слушай, говорю, вот если ты в Таманской дивизии служила, ты же откуда-то из тех краев родом должна быть. Верно, отвечает, астраханская я. Ты же, говорю, старше меня лет на десять, значит, санмероприятия после эпидемии должна была если не глазами видеть, то на слуху застать, как оно было? Она и замолчала. Я думала, вообще отвечать не станет, а она мне, помолчав, в обратку вопрос задала – тебе говорит про нас рассказывать или про турок? Да мне, говорю, все интересно, историю эпидемий нам рассказывали мало и коротко, на Саяне уже, перед первой вакцинацией.
Вздохнула она – ну, слушай, говорит. Похороны-то в воду тут на северах выглядят чистыми, потому что лодку в большую воду снесло, волнами расхлестало, а дальше рыба подчистит. Я вставила – не рыба, говорю, в море крабы в основном, а по омутам и раки. Она мне – неважно, главное, что тело загнить сильно не успеет, прежде чем напитается водой и утонет. И даже если их много, болтаются они какое-то время вполводы, всплывают ненадолго и потом ложатся на дно, и на том и все. А на Каспии и Черном море все иначе. Во-первых, таких плавней, как там, тут у вас даже на Вуоксе нет, там одни плавни как две Вуоксы, а плавней там больше одних, и называются они лиманы. Они и сами-то по лету загнить могут без посторонней помощи, а если их лодками с мертвыми телами забить, представь себе, что будет. Ну как что будет, говорю – смрад будет на десятки вёрст вокруг, рой мух до неба будет, шакалы и степные волки будут… Верно, говорит, и волки, отожравшись на мертвечине, начнут нападать на людей. Фотиния со своей коечки голос подала: как же волки к мертвым в лодки доберутся, они же в воде? Ирина к ней голову повернула – они плавать умеют, и хорошо. А если лодок много, то плыть и не придется. Да, говорю, жуткое дело, и как же справлялись люди с этим? Ну первый раз, - Ирина говорит – за нас турки справились. Послали свою разведку и зажгли лиманы. А как же узнали, что это турецкая разведка, а не, скажем, местные? – Серафима спрашивает. А Ирина говорит – да очень просто узнали. Турки после того границу закрыли. Во как, говорю – а это-то как выяснилось? А контрабандистов русских они постреляли, говорит. То все торговали, и закон им не мешал, а тут ни один не вернулся, следующие ушли и тоже сгинули. А через сколько-то недель они подкинули на заставы сколько-то отрубленных голов, и к каждой привязали официальный указ о закрытии границ, на турецком и русском, мол, мерзкие вы язычники, что ругаются над своими мертвыми, не предавая их ни земле, ни огню. И дел у нас с вами никаких не будет, и человеческих слов вы недостойны, и недостойны ничего, кроме свинца и огня. Так что кроме их разведки некому. Поэтому во время второго поветрия в лодки в моих краях клали большие камни в ноги покойным, чтобы лодки оседали почти по самый борт. Но и этого не хватило, потому что мертвое тело всплывает, когда лодка тонет, и когда их по воде, даже большой, много носит, оказывается скверно. В тот раз черкесы и чеченцы эту беду решили: залили воду нефтью сверху и зажгли, море горело две недели, потом все выгорело, а что не выгорело, то утонуло. А к третьему поветрию уже научились на мертвых глиняные крашеные запястья с заупокойной молитвой оттиснутой надевать, и на грудь класть кресты из глины – и тащить легче, чем камень, и на дно кладет верней. Там и сейчас так делают, но только с моряками и рыбаками, а остальных хоронят в землю и в огонь, по достоинству и чести.
Как раз на этом медсестричка пришла, уже в костюме и маске, с лоточком, а в лоточке шприцы с вакциной. Из-под маски веселым голосом таким – это кто тут у меня в огонь и землю собрался? И воды не дождетесь, не надейтесь, у нас вакцина свежая. Сам укол поганый, под кожу в живот выше пупка, место противное, болючее, да в мыщцу эту вакцину никак нельзя, раньше уже проверяли, абсцессов много и бубоны образуются у многих привитых, саму по себе чумную вакцину можно, а эту никак, зато она пять лет действует, а не год. Уколола она нас, удачи всем пожелала, ангелами назвала – и ушла. Тут Серафима и говорит – а что сейчас будет? Я к ней повернулась на койке-то, я у окна себе место заняла, а она у двери, от меня справа, и спрашиваю – ты первый раз, что ли? Она мне – ну да, вместо покойной сестры из нашей обители, сказали, что надо кого-то Фотинии в пару, я и поехала, собиралась быстро, даже не спросила, чего ждать. А, говорю, ну спрашивать уже поздно, ты молись и смотри, что тебе бог даст, а когда все кончится, доктор придет, анализ крови сделает и если вакцина привилась, то тебе нанесут скарификат красивый, два крылышка, одно как птичье, на самом деле крыло архангела, а второе нетопырье, в знак победы человечес… людской силы и божьего водительства над болезнью. Выговорила последнее еле-еле, чую – язык не слушается. В добрый час, девки, говорю. Потолок надо мной повернулся сначала вправо, потом вверх, и мне открылось небо.

--
*английская соль - сульфат магния, сильное слабительное, в этом случае оно дается, как часть схемы, защищающей от поноса и связанного с ним обезвоживания.
*билет - здесь - патент на занятие проституцией.

@темы: слова и трава

---

К текущей исторической справке ;)

troitsa1.livejournal.com/1020856.html Энергопотребление в дореволюционной России.

---

Ангельский чин. Марксисты, японский городовой и вакцины от поноса.

Закончили обед, колонна начала движение, нам опять дали микрофон, я его уже и не боялась почти, то есть как-то помнила, что меня три с половиной сотни народу слушает, но поскольку видела я из трех сотен, кроме Нежаты, только кондуктора, ну и спину штурмана, и еще немного водительский локоть и ботинки стрелка, но то не в счет, то смущаться перестала и рассказывала себе как говорилось.
Ну раз ты спросила, почему военные прививаются тем же правилом*, что медики и действительные граждане,то вот тебе еще кусок истории, и начнем опять не с прививок, а с времени сразу после последнего поветрия. Государь с семьей скончался в Тобольске и они были похоронены неопознанными, поэтому год его ждали, и все это время страной управляло учредительное собрание, а через год все сроки ожидания истекли и надо было что-то решать. Ульянов со своими конечно к власти рвался, да кто бы его пустил законным-то порядком. Они бы и на бунт народ подняли, но через год после третьей испанки люди уже хорошо выучили, что на улице горло драть и на груди рубаху рвать для здоровья опасно, так и простыть недолго, поэтому знахарке ребра посчитать или кашлюна в пинки выгнать из общественного места они еще поднимались, а на серьезный бунт, как на демидовских заводах в конце девятнадцатого века - уже нет. Как я уже тебе и говорила, изменилось все в тысяча девятьсот семнадцатом году, и изменилось в одночасье. Понятно, что если захоранивать в воду на лодках и плотах такое количество мертвых людских тел, то ту воду не что что для питья, ее и для мытья нельзя будет брать, не прокипятив. Но это мне сейчас понятно, после медицинского училища и многих лет работы, и тебе, потому как у тебя, как у действительной гражданки, теперь такие вопросы входят в твои гражданские обязанности. А обычным гражданам это можно не знать, вот они и не знали. И в города на реках пришла дизентерия. Разумеется, мысль у врачей пошла обычным путем: вакцинирование и средства обеззараживания. Но довольно быстро выяснилось, что любая вакцина от дизентерии, даже самая гуманная, это все равно две недели постельного режима и диеты, то есть всем поголовно это не привьешь, люди будут сильно против, а те, кто послабее здоровьем, могут и не перенести этого благодеяния. Когда это выяснилось и стало понятно, что этот труд кто-то должен на себя принять, Виссарион обратился к монашеству с просьбой разделить с ним труд и был первым, кто принял эту вакцину. Вслед за ним вакцинированы были монахи крупных монастырей, по четверо от каждого монастыря, затем еще по восемь, все добровольцы. Затем Виссарион долго размышлял и молился - некоторые утверждают, что он написал письмо господу и оставил его в алтаре, и что ему было чудо письменного ответа, в общем, так или иначе, он обратился к Ульянову лично с просьбой о поддержке в восстановлении в гражданских правах малолетних детей, трудящихся на ниве заботы о здоровье общества, вопреки желанию и правилам их преступных и беспутных родителей, и был поддержан. Понятно, что у марксистов был свой расчет, но это доброе дело они сделали. Страна тем временем погружалась в хаос и разрушение. И в октябре семнадцатого года учредительное собрание получило письмо от японского микадо, в котором он выражал соболезнования стране в связи с поразившими ее бедами и предлагал помощь человеческими силами и иными средствами, безвозвратную и безвозмездную, на условии восстановления российского престола и сохранения дружественных и союзнических отношений между Россией и Японией. Учредительное собрание обратилось с просьбой к Константину Александровичу о принятии бремени короны, и на предложение микадо отвечал уже он сам. Коронован он был экстренно, седьмого ноября. А в декабре из Японии прибыл первый поезд с людьми, все они были молодые мужчины, врачи и полицейские, все немного знали русский язык, и все они понимали, что домой им не будет разрешено вернуться никогда, их миссия в России была пожизненной. Также им было запрещено жениться на своих, они обязательно должны были найти себе партию в России. Некоторые предпочли не делать этого, зато усыновили русских сирот и воспитывали их в русском правиле и в православной вере, сами же не крестились. То есть, крестились, но не все.
Эти японцы и начали разрабатывать для России правила - начиная от правил вакцинации, известных нам теперь и заканчивая уголовными и гражданскими уложениями. Терпеливо и тщательно восстанавливая все, что сохранилось в хаосе после трех поветрий и следовавших за ними заболеваний, они воссоздавали крещение и венчание, наречение имен и сватовство, выбор работы и выбор семьи, наречение имени ребенку и похороны. Всего поездов было восемнадцать, и какое-то количество японских миссионеров прибыло другими видами транспорта, в том числе морем и воздухом.
Нежата отобрала у меня микрофон и заговорила, сбивчиво и часто - слушай, но микадо же мог просто захватить Россию всю, как есть, тут же некому было защищаться, почему он так не сделал? почему он просто выбросил тысячи молодых здоровых парней вон в чужую землю, оставив их без дома, без родных, которые их наверняка любили, а не приказал им - идите и вернитесь с трофеями?
Я руку протянула, она выдохнула, микрофон отдала, а сама сидит и у нее из глаз только что молнии не летят - за японцев обиделась. А это, говорю, милая моя, ты и сама понимать должна. Вот ты действительная гражданка, прошла обряд отречения по собственному выбору, значит, было что-то, что тебе мать велела, и что сделать тебе было хуже смерти и позорнее, чем прилюдно заголиться. Было, спрашиваю? - и микрофон ей в нос сую, мол, открой рот и отвечай. Она вздохнула, выдохнула - да, говорит, было. Она мне велела соседских цыплят подрощеных украсть, а наших тощих по счету вместо этих на двор подкинуть. Завистно ей стало, что у соседки цыплята лучше. Ага, говорю, и ты, несмотря что она тебе мать, в зависти ее не поддержала и по ее указке воровать не пошла? Нежата говорит - да, не стала, и не пошла, а когда она меня за это захотела бить, я убежала в церковь и все рассказала. Вот, говорю, для этого слово есть специальное. У благородного сословия оно называется честь, а у нас с тобой - гордость. Вот и у микадо честь тоже была. Потому нападать на умирающего соседа ради поживы он не стал, а что запретил мальчикам своим возвращаться - так это чтобы никто не подумал, что они вредить едут, или, к примеру, шпионить. И пути назад он им не оставил именно затем, чтобы думали прежде чем соглашаться, и согласившись, были новой своей родине детьми, а не поденщиками.
Нежата медленно протянула руку и опять у меня забрала микрофон. То есть, - сказала - русское правило, обряд и обычай был восстановлен людьми, старательными и честными, но очень мало понимающими в том, что они восстанавливают, и все, что теперь Россия есть, у нас есть только потому, что они свою работу выполнили честно и не ожидая за нее ни благодарностей, ни наград? Я забрала микрофон, вздохнула. Да, сказала, так и есть. И от русских они ждали того же, так что сделать лишь бы как и только бы с рук работу сбыть, было неловко и совестно. Тем более, что ждали они такого не от всех, а только от людей военного сословия и тех, кто на себя обязанности перед другими брал добровольно.
Нежата сунулась опять лицом к микрофону - так как же они прививки-то поделили?
А очень просто поделили, отвечала я. Те, которые можно перенести на ногах или прохворав не больше двух дней, стали прививками общегражданского профиля, и их список был представлен государственной думе, на основании его было сделано правило вакцинации для детей, для работающих взрослых и для домашних хозяев и сельчан, с разной стоимостью вакцин и с порядком вакцинации по возрастам. Часть правила вакцинации обязательно к исполнению для родителей, и то, что твоя мать его не выполняла, было для судьи причиной для вынесения решения по суду в твою пользу, когда мать твоя бывшая на тебя в суд подала. Оно потом еще менялось несколько раз, но основное было составлено тогда, ты потом посмотри гражданское уложение, авторы закона все с японскими именами. Программу обязательной вакцинации детей составляет следующий список вакцин: коклюш, дифтерия,столбняк, паротит, полиомиелит, туберкулез, краснуха, корь, инфекционный менингит, вирусный энцефалит, оспа. Есть еще прививка невесты, то есть обязательная женская добрачная прививка, комплексная вакцина от таких заболеваний, как корь, краснуха, пневмококк, самых опасных для плода и матери. Она делается на тот случай, если у невесты или женщины, вошедшей в возраст возможного родительства, родители были не особенно старательные и не вакцинировали ее в детстве.
А те вакцины, после которых период заболевания длится от недели и требует наблюдения врача, были определены в особое правило, включенное в воинскую обязанность, медицинскую обязанность и обязанность действительных граждан, чтобы в случае образование эпидемического очага к заболевшим можно было направить достаточно живой силы, способной этот очаг удержать от распространения и ликвидировать. Понимаешь? мы с тобой - это те люди, которые, случись поветрие, будут помогать врачам и военным. И нас должно быть достаточно на случай любой болезни. Для каждой группы болезней "достаточно" свое. Для дизентерии, для дифтерии и для тифа "достаточно" довольно большое, поэтому этой комплексной вакциной прививаются все действительные граждане, каждый третий монах и монахиня, все учителя школ, гимназий и реальных училищ и все военные. ИсМаиЛ, стафиллококк-малярия-и-лихорадка - в смысле, окопная болезнь - это комплексная прививка для только медработников и военных, гражданский человек ей в нормальных условиях заболеть не может, а какой заболел, тот или сам залез и сам дурак, или вражина злая, и так ему и надо. А архангельская вакцина, которую я вот еду перепрививать, названа по городу Архангельску, где она разрабатывалась. Это комплексная противочумная и противохолерная вакцина, ею вакцинируют только военврачей и медсестер; она обновляется раз в пять лет. Была еще вакцина ПаНДоРА - парвум, он же уреоплазма, невусы инфекционного генеза, оно же вирус папиломы человека, дерматит опоясывающий, он же герпес зостер, и ревматизм. Эта вакцина довольно редкая, использовалась она только во второй половине войны и некоторое время после нее, ею вакцинировали только медработников, работавших в передвижных госпиталях рядом с зонами военных действий. Сейчас она почти не используется, хотя говорят, что эту прививку изредка покупают роллетты и роллоны, но я таких не знаю, и врать не буду.
Вообще же развитие вакцинирования очень сильно способствовало улучшению дел с медициной не только в России, но и в Китае и Японии, а наведенный японскими миссионерами порядок позволил развивать не только медицину как науку, но и общественную жизнь, за счет восстановления здоровья людей, защищенных от болезни как вакцинационными правилами, так и общими укладами и обрядами, в которые, благодаря стараниям всех причастных, вошли самые разные оздоровительные мероприятия. И те из них, которые вам рекомендуют медики и специалисты доврачебной помощи, как программу восстановления после вакцинации, лучше соблюдать, чтобы вакцина лучше действовала и меньше ослабляла здоровье в период формирования антител к болезнетворным микроорганизмам. Тебе вот наверняка скажут, что было бы полезно ходить на танцы - так это не просто так. И ты, уж будь добра, танцуй. После архангельской вакцины рекомендуется месяц поста и питание по схеме Аксиньи Белой. А после противоэнцефалитной прививки нельзя месяц пить кофе и чай и есть шоколад, зато нужно гулять и обязательно качаться на качелях и кататься на каруселях и гигантских шагах*
Нежата опять сунулась в микрофон - а про восстановление после прививки расскажешь?
Расскажут, говорю, врачи в прививочных кабинетах, а теперь господа и дамы песен послушают, а я водички попью. Пока мы пили, только не водичку, а чай, из салона в кокпит свалился некий хмырь в очках и короткой стрижке, крепко пахнущий сапожным дегтем. Есения, говорит, а ответьте-ка мне на вопрос, чем это вам марксисты так не угодили. Вот я, например, марксист, и мне за товарищей по партии обидно. И я хочу разъяснений. Я плечом пожала - да что тут, говорю, разъяснять. Вот можно Вас спросить, Вы вакцинированы ли вообще и если да, то какими вакцинами? Он руками махать начал - да какая, говорит, разница, вакцинирован ли лично я. Вы клевещете на людей, спасших Россию от хаоса. Я мимо него в окно смотрю, а он орет, Нежата сидит, ложкой в чашке мешает, тоже ничего не говорит, а он разоряется и разоряется, наконец, иссяк, вдохнуть решил, смотрю - на нас уже и штурман смотрит, и водитель, и даже стрелок сверху свесился. Не утерпела я, шпильку ввернула. Вот странное же дело, говорю. Сколько на прививки ни каталась, сколько в вакцинационных отделениях ни была - ни разу там ни одного марксиста не видела. Монахов встречала, с монахинями лежала в одной палате сколько раз, военных видала всяких, полицию тоже, отреченных девчонок и мальчишек перевидала без счета, учительницы были, гувернантки из смолянок* , фрейлина двора даже один раз была - а марксистов ни одного. И ни одной. Штурман, смотрю, ухмылку зажевал, а в глазах черти прыгают - да может, говорит, они скромные, не признавались просто. Ага, говорю. Марксисты скромные. Кошки кованые, утки дойные, а марксисты скромные, отродясь так стояло. Смотрю, этот-то, в очках, намылился в салон обратно - вы, говорю, погодите, мил человек, теперь и вы мне ответьте, в чем же вы клевету-то усмотрели. Он развернулся, напыженный такой, подбородок вперед, куда с добром - вы, говорит, обесцениваете вклад людей в общее дело, вы... погоди, говорю, какой вклад? что именно они сделали? вот чтобы руками, чтобы своей силой? Призывать-то кто угодно может, вон и петух зарю призывает, а только приходит она не по его крику, а по божьей воле. Он мне - но вы же сами сказали, что Аксинья эта ваша к Ульянову ходила на прием и просила его о пересмотре политики партии в отношении знахарей и знахарок.
Ах, вот ты о чем, говорю. Ну раз так, то давай тогда я тебе уж дальше-то расскажу, как дело было. Не то чтобы я думала, что тебе это поможет, а вот мужикам послушать будет не вредно. Микрофон только выключите, это я на триста с лишним человек выносить не хочу, дело прошлое и не особо веселое. Когда в десятые и двадцатые годы разрабатывали вакцины, искали не только способ сделать каждую действенной, но и средство сделать любую прививку менее мучительной при той же действенности, и искали способы укрепить тело кто во что горазд. Среди прочих средств использовались и новые: радиация и электричество. Их особенно продвигали марксисты и сочувствующие им доктора. С электричеством-то разобрались быстро, электрофорез вон и до сих пор работает в кабинетах физического лечения, да и не только он. Но испытывали и радиацию. Я вздохнула, помолчала... дальше история становилась совсем кислой, и желания открывать рот и продолжать говорить у меня не было вот ни капельки и ни крошки. Но возчики ждали. Штурман извернулся ужом в кресле и сел к нам лицом, водитель присвистнул и оперся локтем на руль, чтобы тоже видеть нас. Я им покивала - да, долгое время считалось, что все обладавшее такой чудесной энергией, как радиоактивность, должно быть целительным. Разумеется, на свежепривитых испытуемых ее действие тоже проверяли. Первым человеком, первой знахаркой, выступившей против применения радиоактивных материалов в лечении больных, была Аксинья Белая. Разумеется, от нее отмахивались - ну что деревенская баба может понимать в научных методах. Она уперлась и сказала: поскольку через мой двор прошло пять сотен человек и я их всех выхаживала непривитая и ничего со мной не стало, давайте мне курс радиоактивных препаратов, если вы утверждаете что он безвреден, и наблюдайте меня. Лучевая болезнь впервые на ней и была описана в девятнадцатом году. После того как у нее начала трескаться кожа, и высыпались волосы, врач, наблюдавший ее, попытался прекратить эксперимент, но она настояла на том, чтобы он был продолжен, исходя из того, что у нее нет веры врачебной спеси и "если бы" у них никогда не работает, поэтому или он продолжает описания или пусть меняют врача на того, который способен выполнять свою работу. После того, как она перестала есть, к ней лично пришел Петр Николаевич Врангель и потребовал прекратить над собой издеваться, поскольку продолжение наблюдений ничего нового науке не даст, а когда она отказала и ему, он сказал, что останется рядом с ней просто потому, что непорядочно мужчине оставлять женщину в страдании одну. После того, как у нее начались кровотечения, она сказала, что рядом с ней теперь нельзя находиться и собралась уходить из клиники. Он ушел вместе с ней, никто не видел после этого ни ее, ни его. Среди погребальных лодок, отправленных по Луге, их не было. Было это в двадцатом году летом. Разумеется, никто из врачей-марксистов не взял на себя ответственность за эти две смерти, но по результатам случившегося радиацию сейчас используют только для снимков костей и внутренних органов, в диагностических целях. Конечно можно сказать, что и это тоже заслуга марксистов... если язык повернется. Но так или иначе, после этого врачи перестали коситься на лекарок и лекарей и стали их хоть как-то слушать... ну, конечно, неприязнь осталась какая-то, ну так и уклады же разные, кто ж чужой-то поставит выше своего.
Кондуктор подошел, забрал чашки, возчики развернулись в креслах... до питерской окраины оставался час, я дернула Нежату и мы пошли к себе в конец вагона собираться. По дороге нас обхватали руками и пожелали удачи все, мимо кого мы прошли. Нежата сидела с сияющими глазами аж до самой остановки каравана в Девяткино. Оттуда мы двинулись в Ручьи на городском возчике, а из Ручьев конкой до Птичьего рынка, а от туда еще одной до Литейного проспекта, и уж оттуда пешочком до госпиталя доктора Боткина. Пришли в приемный покой затемно, еле дождались дежурную сестру, в карантинной палате оказались уже к ночи, после ужина, ну да оно и лучше, с вакциной-то не каждая еда дружит.

---
*тем же правилом - в смысле, по тому же регламенту
* гигантские шаги - спортивный снаряд типа чего-то среднего между каруселью и тарзанкой
*смолянка - выпускница смольного института

@темы: слова и трава

---

Ангельский чин, дальше. Дорожный разговор.

Убравши две чашки чая с сахаром, бутербродами с сыром и сладким печеньем, я приободрилась и решила, что раз уж начала от аза, надо и дальше говорить во всех деталях, чтобы во-первых, в дороге людей занять, а во-вторых, чтобы Нежате меньше бояться, как в клинику приедем. Нежата тоже выглядела пободрее и ей явно не терпелось слушать дальше, интересно было больше, чем страшно, так что пока план мой работал.
Кондуктор музыку выключил, микрофон нам поставил, вдохнула я, потом выдохнула.... ну вот, говорю, заикнулась я про семнадцатый год, а начать придется чуть заранее, все-таки с седьмого. Седьмой год, как я сказала уже, унес пять жизней из каждых шести в России, не разбирая ни пола, ни возраста. Начатые было карантинные меры замерли по причине отсутствия средств, и прежде всего человеческих, для их проведения, и люди спасали себя, как могли, сами. В первую волну испанки самым действенным средством людям казалась водка, и любой встреченный живой человек, способный стоять на ногах, был наверняка пьян, даже если это был годовалый ребенок. Так было всюду, кроме совсем дальних хуторов в Финляндии, Лифляндии и Курляндии, и части усадеб Малороссии и Петербургского округа, в которых люди благородных сословий, заблаговременно узнав о приближении эпидемии, догадались закрыть ворота и выставить стражу. Поветрие было коротким, неделя или две - и выжившие могут хоронить мертвых. Ну то есть, если хватит сил, то могут. А надо вам сказать, судари и сударыни, а также дамы и господа, что после той трепки, которую задает испанка человеку, такая задача, как выкопать лопатой яму и сложить туда умершего, а потом засыпать яму землей, посильной вовсе не кажется, да и не является, на самом деле, потому что слабость после настоящей испанки некоторым из вас известна в соотношении один к восьми, по самочувствию в первый день после прививки вакцины ПГИ, пневмококк-гепатит-испанка, защищающей вас от трех самых неприятных из легко распространяющихся болезней, отнимающих у человека силы, радость жизни и способность к труду. В нынешнем виде она появилась на свет в тысяча девятьсот тридцать третьем году, и ею завершилась работа по производству гражданских вакцин, прививку которыми любой житель империи может получить по своему желанию за разумную цену. Но давай договорим про седьмой год, тогда много важного случилось. В том году похоронный обряд был изменен так, чтобы людям в любом состоянии оставалась возможность собрать близкого и проводить его в последний путь, а не оставлять мертвое его тело зверям, птицам и насекомым. В том страшном году все имеющиеся рыбачьи и прогулочные лодки были использованы оставшимися в живых для отдания мертвых тел воде и захоронения в океане. После этого водные прогулки и самостоятельный лов рыбы иначе чем с берегов рек и водоемов был надолго прекращен за неимением для этого средств передвижения. Лодки, которые были сделаны за время с восьмого по десятый год, пригодились, к сожалению, в десятом году для тех же целей. К пятнадцатому году, когда гробовое дело было полностью заменено лодочным, прогулки вдвоем на лодке, бывшие способом проявления взаимных симпатий настолько же распространенным, как теперь танцы и прогулки в саду, полностью вышли из обычая, по причинам несовместимости с новым взглядом на приличия и гигиену. Тот же седьмой год дал не проходящую до сих пор в городах моду на женскую вуаль для женщин всех сословий и на кротовки* для мужчин, и сильно изменил привычки одеваться как для благородных людей, так и для простых. К десятому году промышленники* поняли всю опасность и невыгодность появления больных людей в цехах и ввели практику кратковременных отпусков по болезни с сохранением рабочего места без выплат за заболевшими. Эти меры, включая повальное и поголовное пьянство, привели к тому, что в тысяча девятьсот десятом году умерли уже не пять из шести, а всего лишь каждый второй. Но к этому времени испанки уже боялись, причем боялись больше сыпного тифа, который приходил за ней следом, и вокруг поветрий создалось множество самых диких суеверий, люди были готовы любого кашляющего или чихающего человека сжечь вместе с его домом.
Ну, Нежата спросила, - это все понятно, а кто же решил все менять?
Марксисты, - сказала я. Они предложили свою программу защиты населения от болезней. И первым делом потребовали от Думы оплатить разработку вакцин. Но для испытания новых вакцин нужны были живые люди, а подвергаться риску желающих было очень немного, и хотя по монастырям нашлось какое-то количество братьев и сестер, готовых принять на себя этот труд, их было, конечно, недостаточно. И тогда марксисты обратились к Обществу призрения сирот и предложили испытывать вакцины на подопечных Общества. И получили согласие. Разумеется, малолетние дети не были готовы отдать свою жизнь ради блага других людей, ребенку хочется жить и быть счастливым предметно и каждый день, и это привело к повальным бегствам из домов призрения, и появлению множества беспризорных детей на улицах. Но это была только одна беда с детьми. А второй бедой было то, что родители, ослабленные болезнью, посылали детей вместо себя на работу, и хорошо если на достойную. Отцы посылали сыновей воровать и убивать, а матери посылали дочерей продавать свое тело. Те же самые родители, выздоравливая, отказывали детям в самостоятельности и пытались вновь подчинить их семейному укладу. Временами доходило до страшного, но чаще все-таки дети покидали семью и оказывались на улице в возрасте, в котором выжить самостоятельно и легально для ребенка не представляется возможным. Детей было жалко всем, кроме марксистов, но никто не знал, что с этим делать. Учредительное собрание создало статус доростка, позволяющий ребенку частично определяться со своей жизнью самостоятельно, но этого не было достаточно. Полиция устраивала облавы на уличных детей и помещала их в клиники, где им вводили вакцины насильно. Выжившие оправдывались по суду и избегали наказания за воровство, проституцию и бродяжничество, но это были слишком небольшие поблажки и доставались они очень дорогой ценой, поэтому дети убегали из семей, воровали, умирали на улице, но не сдавались полиции и не искали место в доме призрения малолетних. Все изменил пример Петра Курземова, мальчика из ленской губернии, которого мы теперь знаем, как владыку Виссариона, первого действительного гражданина России. Он, убежав из семьи, пришел пешком в монастырь и пять дней стоял на коленях на пороге храма, пока не был выслушан, а затем провел на коленях еще двенадцать суток, умоляя постричь его в монахи и тем отречь от семьи и отцовской воли, чтобы не вовлекаться по настоянию отца в грех воровства. Он же, по достижении совершеннолетия, начал борьбу за статус действительного гражданина, позволяющий ребенку в любом возрасте, на основании руководства свыше, отделить дурное от доброго и отказаться участвовать в распространении и продлении семейной скверны, в которой живет семья, заменив руководство родительское, негодное, на руководство Отечества и царя. В десять лет Виссарион испросил благословения настоятеля, получил его и ушел в город в клинику, где добровольно принял все образцы новых вакцин, и с божьей помощью преодолел все болезни, от которых эти вакцины должны были защищать людей. О том есть книга "Дневник монаха", она переиздается постоянно и ее можно приобрести в каждой клинике в инфекционном отделения и в каждом прививочном кабинете. Он же в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, будучи девятнадцати лет от роду и девять лет в постриге, разработал процедуру отречения в настоящем ее виде, и перечислил все обязанности и права действительного гражданина, среди которых полный список принятых прививок стоит на втором месте, потому что скверна телесная в виде поветрий следует за скверной духовной и сопровождается грязью телесной так же явно, как грязью помыслов. Он и сейчас жив, и хотя считается человеком тяжелого нрава, до сих пор берет под опеку отреченных и защищает их в судебных тяжбах, давая себе труд отвечать на все письма и направлять прошения в земские суды, и может даже озаботиться личным присутствием на заседании.
Нежата хихикнула - да, в газете писали в прошлом году, что он клюкой побил заседателя и двух присяжных в Екатеринбурге... Но это ты все про историю, а про прививки что же?
Так эта история, - сказала я - и есть то, без чего прививок бы не было. Вот мы с тобой сейчас все еще говорим про тысяча девятьсот десятый, ну пусть одиннадцатый, год. Поветрие прошло и схлынуло, опять оставив после себя мертвые тела, еле ползающих от слабости живых, запертые изнутри усадьбы с напуганными господами и вымершие деревни и села, а в городах обозленных марксистов и хмурых купцов, женщин в вуалях и мужчин с повязанными платками или кротовками лицами. К этому времени врачи уже начали и продолжали свою войну с болезнью и человеческой глупостью, ее питающей. Их цеховая спесь, временами оправданная, а временами ничем не подкрепленная, кроме ее же самой, подверглась серьезнейшему испытанию в виде конкуренции с лекарями и знахарями, которые тогда не были организованы, как теперь, в институт доврачебной помощи населению, и тем более не владели какими-то общими для всех знаниями, а потому вредили не реже, чем помогали. Кроме того, каждый знахарь и каждая знахарка работали под собственную ответственность, если это так вообще можно назвать, и ни их товарищи по цеху, ни кто другой никак не могли повлиять на их решения. А вот они на умы влияли, и очень сильно, причем не только в сельской местности, куда врачи ехали работать мало и неохотно, но и в городе, особенно среди малоимущих, не имеющих денег на оплату визита к врачу и желания доверяться благотворительной земской больнице, в которой примерно тот же риск смерти сопровождался еще и отрывом от родных стен. И влияли они на умы самым прискорбным образом, побуждая людей поститься, отнимая у себя последние силы, и бормотать чушь вместо молитв, вместо того, чтобы мыться и содержать в чистоте дом, заниматься физическими упражнениями и дышать свежим воздухом. Это уже не говоря про то, что они давали вместо лекарственных средств и лечебных сборов.
Нежата посунулась вперед и в микрофон сказала - так их же, таких-то знахарей, должны были гонять вилами за это вот все, как же к ним ходили-то?
Я вздохнула - да вот ходили... в лотерею люди играют же. И, платя за билеты по рублю, надеются на выигрыш дом купить, а тут жизнь, возможность дышать и смотреть на свет, и не за такое уцепишься. Марксисты, тем временем, развивали свою деятельность, и пошли "в народ", то есть, начали ездить в зараженные местности, особенно те из них, кто переболели и выжили. Люди тогда не знали о том, что у испанки много лиц, и считали, что она, как и любое другое поветрие, опасна человеку только до первой встречи с ней. До создания комплексной вакцины оставалось еще больше пятнадцати лет. И те марксисты, которые приезжали в села и деревни, настраивали народ против всех целителей и знахарей без разбора. В результате их речей и призывов люди поднимали целителей на вилы и принуждали покидать поселения. Так и вышло, что теперь любой специалист доврачебной помощи, лекарь или лекарка, живут рядом с селом, но не в селе, а если в городе, то в отдельном доме или флигеле, но никак не вместе с другими жильцами. Сложившийся уклад позволил встретить поветрие тысяча девятьсот пятнадцатого года хотя бы в какой-то готовности, и несмотря на то, что оно по разрушительной силе было равно с тем, что упало на Россию в седьмом году, если не сильнее, жизней оно унесло в три раза меньше, чем могло бы и в два раза меньше, чем первое поветрие, седьмого года, то есть не более чем двоих из каждых пяти. Но оно было самым печальным из всех бывших, потому что именно оно унесло жизнь государя, государыни и всех их детей одновременно, погибли и великие княжны и цесаревич, и свита. Это случилось в Тобольске, куда император направился с благотворительным визитом. В Тобольск они прибыли уже больные, и город был третьи сутки охвачен поветрием, так что помочь им было некому, и даже узнать их среди умерших никто не озадачился, и поэтому Николай Второй с супругой и детьми захоронены в океане, вместе с другими жертвами поветрия.
Ага, сказала Нежата, а со знахарями-то что было? И как из них лекарей сделали?
Ну как, сказала я. Марксисты-то и нынешние мастера поговорить про равенство, хотя после войны они и попримолкли, чтоб дураками не выглядеть, а тогдашние были горлопаны что надо, высшего качества. Но кроме как горло драть и призывать развешать на фонарях всех, кто с ними не согласен, и требовать от других дать своих денег на то, чего им хочется иметь просто так, или своего времени на то, чтобы все было как им нравится, толку-то от них как от петуха на дворе: только что горло дерет, да яйца портит, а без него все куда тише и толковее, но марксист - не петух, с плетня не сопнешь. Так что к началу третьего поветрия народ они накрутили против знахарей так, что те по лесным заимкам попрятались и в села носу не казали. Но когда поветрие началось, за ними же в леса пришли, причем в леса шли чуть не всем селом и с кем-то из городских горлопанов во главе.
Нежата опять к микрофону наклонилась: Ена, не поняла я. То есть, и людей лечить знахарь не моги, и болезнь отогнать изволь, потому что должен, так, что ли?
Ну да, говорю я ей, марксисты же, они и теперь такие.
Ну хорошо, Нежата спрашивает - а делать-то что им было?
А это, говорю, марксистов не заботило, им надо было чтобы им сделали как им хочется, а кто, как и какой ценою - то забота не их. Купцов и промышленников заставили за вакцины заплатить? заставили. Монахов и малолетних детей заставили те вакцины принять? заставили. Благородное сословие заставили занять рабочие места, пустующие из-за поветрий? заставили. Земства принудили завести прививочные кабинеты? принудили. Сельчан и рабочих накрутили против знахарей? накрутили. Знахари разбежались, вот и их принуждать пошли. Но нашлась женщина, которая их переломила. Аксинья Белая ее звали, и жила она тут, в Петербургском округе, около Луги где-то. Когда поветрие пришло и за ней пришли, она успела прежде них, всех заболевших на свой двор забрала и кумачовые ленточки на забор вывесила. К ней идут, а она уже внутри, свою карантинную зону сделала, вот так. Заболевших она поила клюквенным морсом, кормила льняным и овсяным толокном и медом, и так многих спасла, умерло у ней из всех лежавших не больше пяти, а через руки прошло несколько сотен. После того она поехала в Петербург, нашла Ульянова и потребовала, чтобы его последователи или принимали деятельное участие в жизни заболевших, или прекратили агитацию против тех немногих, кто способен если не исцелить, то хотя бы облегчить страдания людей. И марксисты переменили программу в отношении целителей, потребовав от медицинского сообщества принять во внимание народную традицию излечения и родовспоможения, а также ухода за больными, и обеспечив народных лекарей общим для всех минимальным набором медицинских знаний.
Так получилось, что знахари начали одновременно учиться лечебному делу и ухаживать за вакцинированными, помогая им по мере сил преодолеть привитое им с вакциной заболевание. Их замечания и наблюдения были собраны сначала в ежегодный журнал, а к двадцать четвертому году - и в книгу. За эти девять лет прививки разделились на два разных правила. Одно из них - общегражданское, и по нему прививались до войны и после все желающие, за свои деньги. Это правило позволяет избежать заболеваний, мешающих жить и работать отдельному человеку, но не убивающих заболевшего. Да, переболев, не все могут жить так же хорошо, как жили до заболевания, но переболеть и умереть - это разные вещи. Второе правило - избранное, по нему прививаются действительные граждане, военные и медики.
Нежата опять сунулась в микрофон: Ена, а военные-то почему?
Но ответить я не успела, вошел кондуктор и сказал - барышни, извольте обедать, караван приехал в Дубровку, у нас час.
На обед подали разводной* бульон, белые сухарики, паштет и рис. И чай с конфетами.
---
*кротовка - маска, закрывающая нос и рот, из шкурок крота, используется один сезон, после чего сжигается
*промышленник - владелец производства
*разводной - растворимый из концентрата

@темы: слова и трава

---

Ангельский чин, начало. Дорога.

А после Рождества зимник и развезло сразу, да так, что курьерам сразу дали отпуска, а сельским на почту стало дойти ногами проще, чем ждать, пока почтальон до них доберется. А и то правда: почта близко, к заправке боком приткнута, пешком до нее от Новой две версты с небольшим, от Углей три с хвостиком, остальным чуть дальше, но верхом или на конных саночках добраться можно, моторные-то, как дорогу развезет, дома сидят, а конным самое жаркое время. Я подумала и решила, что раз сельские все равно на почте толкутся, а на почту дойдя, на заправке в чайной или в рюмочной погреться самое милое дело, то ежели что, пусть их тамошний фельдшер и пользует, а я пока свое спроворю. И Нежату с собой прихватить подумала, а то она сама ведь не догадается, решит как лучше, а получится как обычно. Собралась на заправку: городскую юбку с круглым подолом в щели нашла, чулки длинные в рубчик натянула, на них короткие полосатые, ну и пусть что смешно, смешно не грешно, грешно второпях да не подумавши. А я как раз подумала: на заправке-то ее ловить, если что, что в шитой юбке, то и в битой неудобно, эскалаторы же эти, будь они неладны, им только дай человека за хвост поймать, будь там шнурок не завязанный или от юбки угол - вмиг зажует, и руки-ноги смелет. А лифта еще поди дождись, они же по расписанию, опоздаешь на минуту - и стой-жди, дольку или больше, или топай пешком в другую галерею, если еще угадаешь, куда.
Заправку-то сельские летом без нужды и не вспоминают, а зимой как припрет, любят и не жалуются, да и то сказать - заправка не свинья, головы не отъест, а зимой по безделью лишь бы тепло и не скучно. Она, заправка-то, здоровенная, вверх от земли шесть этажей, вниз под землю четыре, и в ширину что твоя ярмарка, четыре галереи вдоль и пять поперек, а между этажами эскалаторы и лифты ходят вверх и вниз по расписанию, и если село живет от дольки до дольки, а зимой - от доли до доли, то заправка живет от минуты до минуты, и минуты эти, как зубчики в шестеренках, крутят часы и наматывают сутки так, что и года не видно, бежит он себе, как бетонка под колесами, Выборг ли, Херсонес ли - разницы нет ему. Первый-то этаж у них холодным считается, там ангары и погрузочно-разгрузочные площади, на них с караванов грузы снимают и новые загружают, а уж со второго этажа начинаются теплые помещения, и в них уже и жилые номера, и лечебное, несколько палат, ординаторская при них, гамалейка и боксы, стерильные и карантинные, а еще кинотеатр, и просто театр, и танцевальная зала, и столовая, и ресторация, и рюмочная, и чайная, и производственное, техническое и торговых товариществ, и служебные производства, тепловое, воздушное, водоочистное и химическое. И поскольку гамалейка работает круглый год у них, а зима - время бездельное, я Нежату выловила прямо на почте, она было собралась прививаться прямо на заправке, судя по тому, как я ее застала. Специально за ней на почту пришла, как почуяла, смотрю - она комнатку свою прибрала, как если бы съезжать собралась, и дверь мне открыла не в курьерском, а в зимнем шерстяном платье с круглым подолом и глухой застежкой Я ее оглядела -ты куда это, говорю, собралась, никак в гамалейку. Она мне - ну да, как раз отпуск, я и прививку пройду. Девка, говорю, да ты в уме ли. Там сейчас половина села толчется, и все боксы заняты круглые сутки, тебя там уколют и выставят домой, они-то за свои прививки платят, а тебе за твою, наоборот, еще приплатить должны, койку ты займешь надолго, а оборот с тебя никакой, сама подумай, досматривать тебя никто не станет, нужно оно тебе? Давай берем билеты в караванный пассажирский вагон и поехали в город, в больницу, туда сельские не попрутся, а и попрутся, так после укола выставят гулять их, а не тебя. Тут-то у нее глаза шире лица и стали, посмотрела она на меня, так жалобно - а плохо будет обязательно, да? Знаешь, говорю, если ты уж совсем дура не будешь, то сильно плохо не должно, не страшней ветрянки, если холодного и перченого не есть, папирос не курить и вообще табака, вина и водки не пить, пива впрочем тоже, копченое и соленое отложить временно и чай заменить фруктовым взваром примерно так на месяц, после того, как тебя из больнички выпустят. Ну и в больничке режим не нарушать. Она и скисла. У, говорит. а я думала сэкономить... Я ее в лоб пальцем постучала - себя, говорю, поэкономь, второй тебя тебе не дадут, не надейся. А это работа твоя для Руси-матери, и тебе за нее положено жалование, поэтому давай без шарлатанства, приняла на себя обязательства, так изволь выполнять. А самой жалко ее до слез, девчонка-подлеток же, в ее годы не всякую мать и замуж-то сговаривает, если мать нормальная, а тут - взрослая лямка, да не простая, а тяжкий крест, и из поддержки у ней только такие же, как она, при живых родителях сироты, Россией усыновленные. Ничего, говорю, будет тебе экономия, знай меня слушайся, пока едем, и врача, как в больницу придем, и все хорошо будет, внакладе не останешься, сама увидишь.
Собрались мы, вышли из почты, обошли стоянку, вошли в заправку... мама-Русь, Саян-батька, народу как на ярмарке, под ногами сплошная вода, механики воду гоняют без толку, а она с обуви у людей течет рекой, а которые обсохли, все наверх подаются. Пробились в кассу кое-как, билетера спросили, куда есть два места в ближайший вагон, он нам продал билеты - бегом бегите, говорит, отправление через четверть часа, следующий караван подходит, надо стоянку освобождать, мы и припустили, даже чаю не попили в чайной. По стоянке-то пока до вагонов добежишь, успеешь не только запыхаться, но и вспотеть, шутка ли - шестьдесят машин караван, и вагоны стоят тридцатым, тридцать пятым и сороковым, а наш сороковой был, пока добежали, уже и ноги подкашивались, однако успели, кондуктор еще стремянку не отцеплял даже, так что поднялись мы считай уже без спешки, заняли свои места, как раз два в самом конце оставались, плечом к окошку, к друг другу лицом, а нам оно и лучше, за беседой и дорога быстрее пробежит. Сели мы, вагон прогреваться начал, смотрим, народ верхнее начал снимать да на полки над собой класть, она тулупчик скинула, я подумала и тоже кожух сняла, но временно на плечах оставила, конец вагона-то всегда дольше всех греется, зато и остывает позже. Нежата поерзала, и тоже тулупчик на сиденье вернула, в окно глянула - стоим еще, и перед нами Горыныч стоит, а перед ним никого не видно, большой он, а мы в конце вагона. Ну, сидим, она вздохнула - что, говорю, кишка кишке стучит по башке, зачем, мол, не поела? она хихикнула - да, говорит, я думала не завтракать, прививка же. Ничего, говорю сейчас кондуктор пройдет соберет билеты, потом предложит чай с сахаром и печеньем, и до обеда доживем, а обедать будем всяко часа через три с половиной, а может и больше, как караван пойдет. А пока у нас с тобой есть уйма времени на разговоры, так что все, что тебе хотелось про прививки знать, но ты не спрашивала, давай спрашивай, чем больше знаешь, тем крепче будешь спать.
Кондуктор пришел, билеты наши взял, компостером прокусил, козырнул и отошел обратно в начало вагона, в кокпит, чай пассажирам делать, а Нежата в окошко глянула, а там штурманец молодой из сорок первой машины ей глазки строить начал, так она занавеску задернула, тулупчик свой на полку убрала и спросила - Ена, а почему прививки такие разные, что одни за них деньги платят, а другим за то, что они прививаются, приплачивают? я даже призадумалась. Хороший, говорю, вопрос ты мне дала, длинный, для дороги как раз, надолго его хватит. Тут и двинулся наш вагон, покатились мы, и чего-то я на билеты посмотрела, решила свой в кошель убрать, а Нежаты билет ей отдать, чтобы спрятала, смотрю - а караван-то питерский, то есть едем мы не в Ладогу, а в Санкт-Петербург. А я-то думала у девок в Ладоге отлеживаться, и Нежату под надежный присмотр к ним поместить, чтобы не задурила. А в Петербурге у меня и нет, считай, никого. Ну да ничего, и в Петербурге не пропадем, а для дела оно и лучше, в Боткинской-то больнице вакцины всегда свежие, у них лаборатория своя, и в Ладогу и Выборг тоже они поставляют.
Ну вот, говорю, теперь слушай, рассказывать тебе буду ответ на твой вопрос. Начну издавна, за сто лет, издалека, из Франции, была такая земля, то есть земля-то и сейчас есть, и даже люди там живут, и называется даже по-прежнему, только теперь она маме-Руси, как мы с тобой, приемная дочка, а как так получилось - слушай. Уже больше ста лет тому в этой земле жил человек, звали его Луи Пастер, и был не не врач, как обычно говорят про него, а физик и химик, ученый, работавший для виноделов и пивоваров, как Михайло Василич Ломоносов работал для Елизаветы Петровны и Екатерины Великой. Он изучал брожение, всякое и разное - молочное, винное, масляное, это когда масло прогоркает - и он был первый, кто доказал, что это не химическиие реакции, самостоятельно превращающие одно вещество в другое, а особое явление с отдельным названием и своими причинами. А причины - мельчайшие, невидимые глазу организмы, такого же размера, как и те, какие вызывают болезни людей. Эти организмы питаются молоком, соками фруктов, солодовым суслом, маслом - и меняют их качество. А болезнетворные питаются содержимым тканей, из которых состоит тело человека, соками мышц и кожи, полых и плотных органов и даже костей. И понятно, что человек, который нашел одних невидимых глазу животных, найдет и остальных, если дать ему немного денег и чуть больше времени. Пастер открыл мельчайшие организмы, виновные в заболеваниях людей холерой, возбудителей родильной горячки, сибирской язвы, бешенства и нескольких других страшных заболеваний, косивших людей и скот, как коса траву. Он же разработал первую теорию иммунитета и создал вакцины от этих болезней. И он оправдал англичанина Эдварда Дженнера, которого считали шарлатаном и жуликом, несмотря на то, что уже к дню рождения Пастера его противооспенные прививки спасали жизнь многим и многим людям. Прижизненная его главная история и главное дело - это создание вакцины от бешенства, которая спасла в том числе и русских людей. Он же предложил метод обеззараживания пищевых продуктов путем длительного несильного нагревания, носящий в его честь название пастеризация. На заправках так обеззараживают молоко, пиво, приготовленное мясо и рыбу, ряженку и все прочее, что мне и тебе сейчас доступно купить с собой в дорогу на заправке или что в караванах подают в пути.
Только я собралась вдохнуть и продолжать, как кондуктор меня прервал. Вы, сударыня, я прощения прошу, не будете ли любезны пройти в кабину и повторить все, что вы рассказываете вашей спутнице, по системе вещания внутри колонны, и продолжить ваш занимательный рассказ там, если вас не затруднит. Я и растерялась. Да я же, говорю, не лектор, я вот товарке рассказываю, отреченые мы, прививаться едем, такое наше правило. Он выслушал, козырнул - я, говорит, все понимаю, но рассказ ваш важный и нужный и для водителей и для всей колонны, а то на свободную лекцию наших мужчин ведь кнутом не загонишь, а так хоть что-то будут знать. Я смутилась, аж до слез, краска в лицо бросилась, стою не вижу ничего от смущения... а что делать, уже и отказаться неловко, кто я такая, чтобы людей манежить ни за что. Ну хорошо, говорю, только мы вдвоем пойдем, Нежата будет мне вопросы задавать, а я на них отвечать, а то одна не расскажу, не справлюсь. Кондуктор кивнул и сказал - что же, извольте вдвоем, если вам так лучше. И пошли мы в кабину. Кабина большая, сидений в ней шесть штук - одно водительское, другое штурманское, третье за штурманским, для подменного, четвертое над первым, на нем стрелок сидит, то есть так называется, что стрелок, на самом деле его задача весь караван до головной машины сверху видеть, и перед головной примечать кабана* и жука*. И еще два места для радиста и механика, которые в пассажирских машинах пустые обычно, потому что в пассажирском вагоне ни механик ни радист не нужны, а вместо них или установлен магнитофон, передающий музыку на всю колонну, или сидит приглашенный конферансье-разговорник, который едет бесплатно, зато всю дорогу трещит, не умолкая, или с листа, или из головы, главное чтоб водители смеялись, потому что в колонне ехать без веселья нервы нужны железные, чтобы ни в переднего не въехать, ни заднему на нос не сесть, ни на штурмана не выбеситься. А тут вот нас посадили. Кондуктор включил трансляцию, поздоровался с колонной и объявил, что пока колонна следует, в пути можно будет прослушать рассказ про вакцинацию и ее значение в жизни граждан российской империи, и на этом он передает микрофон сударыне, которая будет рассказ этот вести. Я вздохнула поглубже, ладошку об чулок незаметно вытерла, микрофон взяла - здравствуйте, говорю, господа и дамы, а так же судари и сударыни, зовут меня Есения Легкоступова, я отставная медицинская сестра, пенсионерка медицинского ведомства, действительная гражданка и представитель волостной чумной стражи, и я расскажу вам о вакцинации всех видов, которые есть в России, а помогать мне, задавая вопросы, будет действительная гражданка Нежата Речникова, курьер российской государственной почтовой службы, едущая на первую в своей жизни вакцинацию вакциной ДДТ, про которую, среди прочих, мы будем вам рассказывать. Перед тем, как нас позвали к микрофону, Нежата спросила меня, почему прививки такие разные, что одни люди за них деньги платят, а другим за то, что они прививаются, положены выплаты из казны и бесплатное наблюдение врача на послевакцинационный период. Если начинать рассказ с самого начала, то надо вспоминать жившего в восемнадцатом веке в Англии врача Эдвара Дженнера и его прививки от оспы, которые считались колдовством и жульничеством одновременно, и рассказывать про то, как француз Луи Пастер, изучая процесс винного брожения по заказу виноделов Франции, нашел вместо химических реакций мельчайшие живые организмы, вызывавшие сбраживание сусла, и как он начал исследовать другие такие организмы и нашел среди них болезнетворные, и как он изобрел способ обеззараживания продовольствия, защищающее от порчи мясо. молоко, пиво и многое другое. Но расскажу я вам совсем про другую историю, которая произошла при жизни Луи Пастера во Франции и в России, так получилось. Весной тысяча восемьсот восемьдесят шестого года в город Белый Смоленской губернии прибежал бешеный волк и стал нападать на людей. От него пострадали священник отец Василий Ершов и еще 19 человек. Все эти люди были привезены сначала в городскую больницу, затем в Петербург. Чины и власти города Белый списались с Пастером и он согласился принять русских больных на вакцинацию, для них собрали деньги и отправили их в Париж, где их и вакцинировали от собачьего бешенства, которым и болел покусавший их волк. Из девятнадцати пострадавших шестнадцать, не считая священника, выжили, несмотря на то, что время было упущено и вакцинация была произведена со значительным опозданием. Умереть, если бы вакцинирования не было произведено, предстояло всем им. Надо сказать, что врачебное общество того времени с подозрением и без всякого уважения относилось к работе Пастера, ведь он не был врачом, и с точки зрения врачей, не мог ничего смыслить в лечении болезней людей. А он платил им тем же, не разрешая распространять свой метод за пределами родной страны, да и внутри страны не особенно старался защищать и продвигать его. Исследования Луи Пастера о микроорганизмах оплачивал пивной завод, дававший ему деньги на реактивы и оборудование. Они же оплатили ему и билет на международный научный конгресс. Он отвечал своим покровителям самой преданной и искренней приязнью. Когда на конгрессе Пастеру дали слово, он первым делом принялся развешивать на сцене рекламные плакаты с пивом. А начал свое выступление словами, что это пиво – лучшее. И лишь потом перешел к рассказу о микроорганизмах, вызывающих брожение, и о других подобных им, болезнетворных и гибельных для людей и скота.
Нежата наклонилась к микрофону - Ена, а что дальше было с русскими в Париже и как вакцина от бешенства попала в Россию?
Да, говорю, дальше с ними было вот что. Отцу Василию после вакцинации произвели успешную пластическую операцию на лице, о чем сообщали парижские газеты. Все больные, кроме троих, выжили и вернулись домой, сначала в Петербург, затем в город Белый. Но и эти трое умерли не напрасно. Когда они, несмотря на полный курс вакцинации, начали умирать, Луи Пастер и понял ошибочность решения о единственном центре вакцинации в Париже. Он переступил через свою неприязнь к врачам, но не своим соотечественника, а к русским докторам, которые рискнули воспользоваться его методом, чтобы спасти людей, несмотря на то, что на родине Пастера его методу доверия не было. Он разрешил открыть прививочные станции в других странах, но имел в виду прежде всего Россию. Первым позволение об организации такой станции в России получил доктор Николай Гамалея, стажировавшийся у Пастера. По его имени сейчас называется любой прививочный кабинет в любом уголке России и Европы. Город Белый сейчас знаменит монастырем святого Василия с волком и одним из самых крупных в России обществ чумной стражи,известных вам как архангельское сообщество или ангельские дружины. Луи Пастер умер пятого октября тысяча восемьсот девяносто пятого года. В последний путь его провожала не только вся Франция, но и весь мир. В составе траурного кортежа проследовало около трех сотен депутаций. Среди безбрежного моря писем и телеграмм с выражениями скорби особенно много соболезнований было из России. В том числе и из города Белый послана была телеграмма на имя мера города Русселя, где Пастер скончался, от властей города Белый, с посмертными благодарностями Пастеру за спасение горожан и соболезнованиями его родным и близким. Сейчас пастеровским называется любой институт микробиологии и вирусологии на континенте, включая Монголию, Японию и Китай.
Но ни Пастер, ни его институт не успели исследовать микроорганизмы, которые были еще меньше,чем бактерии, и которые мы теперь знаем как вирусы. Вот они-то и были причиной других болезней, вакцины против которых врачи не успели выделить и изготовить, когда поветрия упали на континент. Испанка, первое вирусное заболевание, выкосившее в тысяча девятьсот седьмом году каждого четвертого русского человека за меньше чем полгода, успела вернуться два раза, в десятом и в пятнадцатом году, чтобы догрызть оставшихся в живых, прежде чем люди поняли, что надо делать для того, чтобы от нее защититься.
Нежата зябко поежилась на своем кресле, сглотнула - сколько же осталось в живых-то после этого? Я к ней наклонилась, за руку взяла и в микрофон сказала, со всех сил держа дыхание и голос - не более чем каждый шестой. А в некоторых губерниях и меньше того, один из восьми. Но Европе повезло еще меньше, потому что там в живых осталось от каждого пятого до каждого десятого, смотря о какой стране говорить. Страны те после этого через короткое время существовать перестали. Семнадцатый год все изменил, причем с нескольких сторон сразу, давайте все отдохнут немножко, и после этого я расскажу, как именно все изменилось и почему.
Кондуктор переключил трансляцию на магнитную ленту с катушки, из динамика разлился рекой по весне широкий мужской баритон, певший что-то из Есенина, на столик, где только что был микрофон, явился чайник с чаем, вазочка с печеньем, сыр, масло и ломтики белого хлеба. Ставя нам сахарницу, он сказал - четверть часа у вас, потом продолжайте, у меня ленты с музыкой на дольше не хватит.
---
*кабан - грузовик, идуший без груза впереди колонны и весящий больше всех машин в колонне, его задача - проверять дорогу на прочность и безопасность для каравана, чтобы если в полотне дороги есть разрушения или опасные места, груз и пассажиры не пострадали.
*жук - тяжелый мотоцикл с коляской, прокладывающий колонне дорогу там, где недостаточно света и/или нет бетонного покрытия.

@темы: слова и трава

---

Вороника.

Как земля стала и воду затянуло полностью, кроме ключей и самой стремнинки, мужики стали зимнюю переправу ладить, чтобы паромщику отдых дать, а столоваться ко мне бегали, у меня дом хоть и невелик, а десяток за стол поместить можно, если локти не растопыривать, а вдесятером там дел на два дня: канаты настелить, на них доски намостить, надо льдом приподнять на воротках, и столбы в берег вморозить, и до весны пешая и тележная дорога, считай, есть, а на шоссейке мост свой. Я кондер*-то мужикам поставила, присела у печки и стала было думать, как же Нежату из курьерских смен вызволить на прививку-то, а то непорядок. Ну думаю себе и думаю, мысли сами по себе варятся, кондер сам по себе в котле кипит. Мужики припас оставили, картох-пшена-луку, ну я загрузила, гляжу - еще и на завтра хватит, а может и останется, с запасом принесли. А приварок я на столе сложила и задумалась. Грибы-то с салом в одном котле не поссорятся, еще куда ни шло, да и половина копченого куренка там лишней не будет, как-то да примут в компанию, а вот полкоробки* снетка меня озадачили. А, думаю, ладно, вечером после работы чай пить придут, так с сухариками на стол выставлю, тоже дело.
Ну и пока печка топится, чайник на губешку-то и сунула, а воды там было немного, чашки три, думаю, пока сижу, хоть чаю выпью, потом же не до того будет. Ну и на вскипевший чайник редко бывает чтобы кто-то не заманился. Заманилась как раз Нежата, да не одна. Вошли, поздоровались, Нежата мне представляет вот, говорит, это Грегаль, наш новый курьер, и у ней к тебе дело. Я им - дела, говорю, делами, а чай готов, проходите греться. Нежата-то привычная, разулась быстренько, шкуру дорожную на крюк за дверь определила, раз-два - и за столом она. А эта вторая... светы ясны, я два раза в котле помешать успела, пока она ботинки расшнуровала да сняла. Потом прямо на пол в сподней в носках встала и ремни расстегивать начала. Я к Нежате через стол нагнулась - слушай, говорю, а за рулем-то она как же? Нежата плечами пожала - нормально, говорит, за рулем. Ладно, налила им чаю, себе тоже плеснула полкружечки, Нежата чаек водичкой себе разбавила, у меня холодный кипяток в кувшине стоит, чтобы если пить, так чистое. Смотрю, вторая-то, Грегаль эта, кипяток прям с огня хлебает, не морщась даже. Я на нее еще разок глянула - и призадумалась. Нежата тем временем чай быстренько допила, и гляжу я - уже и ботинки шнурует она у двери. Да оно и понятно: день-то короткий, а по темноте проселками кататься то еще удовольствие. А эта вторая осталась. Я кондер помешала, к столу вернулась - ну и что у тебя за просьба, спрашиваю. Она взгляд от стола подняла - стылый, тяжкий - мне, говорит, женское в дороге не надо, есть ли средство, чтобы прекратить это все вообще, и лучше бы навсегда, вот мне бы его. Я на нее смотрю и думаю - да тебе, милая, женское и вообще не сдалось, не только в дороге: тощей мощей, камней черней, в чем и душа держится, одни глаза светят да нос торчит. Да средство-то говорю, от всего есть, топор вон от головы чем не средство, только средства бывают разовые и окончательные, и окончательное употребив, назад-то путь найти непросто будет, если и вообще будет он. Как бы не пожалеть потом, не тебе так кому другому. Друг-то сердешный есть у тебя? Она головой крутит - нет, говорит, нет и никогда не было, мама только. Что, говорю, и отца тоже не было? Она плечом жмет - ну какой-то был, наверное, я не интересовалась. И так у нее это "лась" с запиночкой вышло, с заминкой, мне даже резануло по уху. Говорю ей - посиди пока, я тут с кондером закончу. К печке повернулась, стала приварок на сковородку собирать, грибы отмокать поставила, сало, подумавши, трогать не стала, полкуренка покрошила, морковки с луком настрогала, по сковородке гоняю ложкой, а сама думаю - какой грех на душу взять, то ли человека без помощи оставить, то ли в естество человеческое влезть поперек божьей воли. Слышь, говорю, красава, у тебя в брюхе-то кроме кипятка пустого было за сегодня что? А она мне спокойно так - да нет, говорит, я вчера ела. И опять это "ла" с запиночкой у нее идет. Ага, говорю, и как давно ты святым духом питаешься? А она в ответ молчит. Я ей - ты в молчанку-то не играй, мне ж тебе средство собрать надо, ошибусь - мало не покажется ни тебе, ни мне, а я тебя сегодня первый раз вижу, как я понять о тебе могу, кроме как с твоих слов. Она неохотно так - да как вот это началось - и с омерзением таким говорит, с ненавистью даже. А, говорю, женское-то? Поворачиваюсь к столу, а она аж серая сидит от злости, и губы в нитку. Ага, говорю, понятно все с тобой. До того еще терпимо было, а после стало хоть дух вон, так? Она кивает, и глаз кулаком трет. Так, говорю, средство я тебе дам, но под одно условие. Она мне - любое, говорит, условие. Год, говорю, будешь это пить, все это время будешь исповедаться еженедельно, а через год, если бог даст и все будет хорошо, поедешь в Санкт-Петербург в клинику доктора Пирогова, там пройдешь освидетельство, дадут тебе документ, с ним пойдешь в храм Иоанна Воина и примешь малый постриг, имя при этом тебе поменяют на мужское, и о том сделают все положенные записи. И дальше как тебе быть, тоже объяснят. Курьером тебе после этого быть уже не получится, разве что караванным*, ну да что загадывать, год еще прожить надо. А беда твоя называется синдром Александрова*, по имени, нареченному государем Александром Павловичем первой женщине в России, жившей и воевавшей под мужским именем. А она из-за стола, смотрю, вышла и мне до земли кланяется. Ладно, говорю, не дури, принимай вон туески, сейчас тебе средство собирать будем, пока кондер пыхтит. Собрала я ей цветков иван-чая, боровой матки и вороники сушеной поровну. Вот этого, говорю, по чайной ложке в день надо заваривать и пить. Заваривать просто, залить горячей водой, подождать 15-20 минут, процедить и готово. Но это вспомогательное, без которого главное правильно не сработает, а главное я тебе сейчас выну и дам. В подпол залезла, там у меня стояла банка стеклянная, и в ней в монопольке настаивались штук пять водяных лилий. Вот этого, говорю, надо каждый день по чайной ложке выпивать первые полгода, потом можно пореже, но первые полгода надо каждый день, ни дня не пропуская. И так оно будет меньше, меньше, и года за два совсем сойдет на нет даже если у тебя женское началось... тебе годов-то сколько кстати? Она мне - двадцать пять. Надо ж, говорю, я бы больше четырнадцати и не сказала, ну да оно так обычно и бывает, видала я таких. А началось женское-то когда у тебя? она плечом пожала - да в семнадцать вроде. Не раньше, спрашиваю? она мне - не, точно не раньше, мама уже странное думать начала, а мне и так хорошо было. А, говорю, ну тогда быстро будет. Может, и за год обсохнет. С тем поставила ей банку и мешок с травой в корзинку и спровадила ее с глаз, пока мужики не пришли.

Только мотор рыкнул да затих вдалеке, мне опять стучат. Я думала, кто-то из мужиков прибежал с обедом поторопить, а не угадала. Кудемир пришел. Да такой пришел, что я на него глянула и первое что сказала вместо здрасьте - ты, говорю, хоть пешком шел, за руль не взгромоздился в этаком виде? Он головой мотает - не, тарантачка там осталась. Где, говорю, там-то? на дворе что ли оставил? Он опять головой крутит - не, говорит, в лесу. Ена, короче, тут такое дело... надо заложника* поднять, я нашел тут. Ага, говорю, понятно. Сядь посиди пока. И подпол опять открываю, да не просто открываю, а вниз спускаюсь по лесенке за четвертью, а в четверти - черная бражка. Я ее из вороники и делаю, засыпаю сколько найду в трехведерную бутыль, ставлю в холод и там она бродит медленно, а после снега сок сливаю аккуратненько и заливаю водой, и она снова ходит, а потом опять, и уж как все три воды вместе сойдутся и сколько-то постоят, можно пить. Она пенится не как квас, как рейнское, скорее, но очень уж злая. Любой страх выгоняет, и вместо него дает злобу, прозрачную и спокойную, после стакана, было дело, кто-то из мужиков на спор от крыльца с забора из ружья сосульку сшибал, а штакетник целый остался. Вот я Кудемиру стакан и нацедила - давай, говорю, лечись. И пока он пил, спрашиваю - слушай, ну заложник и заложник, чего об нем беспокоиться, зима же, весной разберемся, как просохнет. А он только головой покачал - не, говорит, нельзя, наш он, сельский, из Новой. Я подумала, из бутыли себе налила немножко тоже и ее обратно в подпол убрала, пока не запенилось, вернулась, приложилась к стакану-то... и кто ж, говорю, пропал у вас? Он поморщился так - да ты его знаешь, приходил он, с черемухой-то, когда ты нам ее свалить не дала. Я головой качаю - не, говорю, не знаю, и в лицо не помнила никогда, и по имени не назывался. Но надо так надо, собирай сельских, кто не нервный, я с вами пойду, его ведь одним куском желательно отправить-то. Кудемир в село пошел, а я собираться стала: теплое на себя, короб для растопки за плечи, бабье на пояс, полушалок на голову, кожух на плечи, рукавицы в карман... вроде собралась. башмаки-то обула, стою и думаю, чего с собой не взяла. Думала-думала, да и засмеялась. Чего я не взяла, то я тут же, в Новой и потеряла, было у меня колечко, армейское еще, дорожный перстенек "спаси-сохрани" с богородичным крестом травленым в нем, всю войну прошел со мной, все госпиталя, а тут потерялся на второй, что ли год, я еще к сельским на вечерки бегала, после того, как нам черемуху-то вкопали, вскорости. Вспомнила бабка, как девкой была, да сама же над собой и посмеялась. За порог вышла, а там уже делегация стоит - кто с топориком, кто с пилкой, кто с мешковинкой, собрались в общем. Лежал-то он недалеко, только в болотину вмерз неудачно, вырубали его в два топора и пешней помогали, ну да ничего, справились. А как на костер положили и зажгли, я людям-то сказала отойти подальше, потому что в огне заложники, бывает, чуть не чечетку пляшут, и смотреть без привычки бывает на это очень даже жутковато. А сама рядом осталась, от огня недалеко, так чтобы терпеть было можно, а по морозу это близко. Ну и как начал он руками махать, из костра-то и выпала искорка малая, малая, да не алая, серебряная. Я ногой притоптала ее и дальше стою, огонь слежу. А потом минутку улучила, наклонилась, чтобы ему обратно его собственность забросить - смотрю, а собственность-то не его, а вовсе даже моя. Перстенек тот самый. И богородичный крест на нем черный весь. Паня меня спрашивает - Ена, что там у тебя? А я ей - да ничего, пепел. Домой пришла - уж дом пустой был, мужики поели, и доработали, и чаю попили, и посуду за собой помыли даже и на печку выставили. Оглядела я дом, вышла во двор, благо что темно и ничего не видно, черемуху за ветку пригнула, колечко это несчастное на мертвый сучок, который повыше, надела и отпустила. В дом зашла - долго-долго руки мыла, и такая злость меня взяла, что даже есть не стала, так спать легла, а когда этот недоумок во сне мне приснился, так ему и сказала - заигрывать, мил человек, надо с пряниками, а не с подлянками и воровством, а теперь уж иди, бог с тобой, какова вина, таков и ответ, и про грехи твои с подложными свидетельствами о смерти пусть тебя те детки расспрашивают, которых ты убил, считай, своей рукой, и если тебе невдомек, откуда я это знаю, то оставайся и дальше в неведении.
А разгадка на ту загадку на самом-то проще простого: утоплый в луже - это или пьянь подзаборная, а у нас таких нет, или кто-то, кто у лесных пытался барыш себе выгадать на разбойном или воровском деле. А болотинка-то, в которой его нашли, была курице по колено. Видно, документы он братьям Огнёвым сделать-то сделал, да захотел за них лишнего, вот они его и наградили, как положено у лесных, свободой и полным отпущением всех грехов. Вот так оно - и жил стыдно, и умер скверно, и украсть не посмел, и любить не сумел, только напакостил, прибирай теперь за ним.
С утра пока мужики не пришли, воды нагрела себе, вороники с медом натерла и ею целиком вымылась, и голову тоже, чтоб дымом не разило, а постельное все вывесила на мороз, чтоб перед стиркой проветрилось. А что: уборка так уборка, раз взялась, так уж чего лениться-то.

------
*кондер - густой суп, базовые компоненты которого - пшено, картофель и лук, а остальные случайные и зависят от того, что есть под руками у повара. Готовится он так: сначала варят пшено и картофель, затем на сковороде подготавливают "приварок" - заправку в суп, состоящую из того, что нашлось под руками - и заправляют ею суп, после чего доводят его до кипения и оставляют "подходить" на очень слабом огне.
*коробка - мера объема продуктов, обычно сушеных овощей и вяленой рыбы, но так измеряют и сушеные фрукты тоже, делается из сосновой щепы или бересты по образцу японских шкатулок для дорожной еды. Полная коробка весит 800 граммов.
* караванный курьер - один из двух курьеров, едущих с длинными возчиками, и обеспечивающих сообщение между машинами на длинных "плечах" - перегонах между населенными пунктами
* синдром Александрова - в нашей реальности это называется транссексуальностью
*заложник, заложный (заложенный) покойник - человек, умерший вдали от жилья и вовремя не погребенный.

запись создана: 26.02.2015 в 00:44

@темы: слова и трава

---

с одной стороны, конечно да...

В общем, в "Магните" после некоторых событий я не покупаю. Но.
Флеш-моб 2011, кажется, года "Что-то не нравится? Рожайте!" я не забыла. И помню, какая возрастная группа его проводила. И на кого он был направлен, я тоже помню.
Да, понятно, что все люди разные, и даже за три года человек успевает поменять взгляды иногда вполне серьезно. Но возрастная группа ОДНА. Формат мышления, соотвественно, будет тоже если не один на всю группу, то по крайней мере в границах одних и тех же категорий.
И да, сработало правило, общее для всех без исключения.
Вот оно. Если ты решил с позиции силы атаковать беззащитного, поразить другого человека в правах по неотменяемому признаку - готовься. Тебя тоже не минует. Причем именно тогда, когда ты не сможешь дать отпор

---

Симон, смотри: m-inackov.livejournal.com/280982.html ну и мало ли кому еще важно, вдруг я чего не знаю

---

Сабельник

Листопад прошел, а листогноя нет и нет, землю сухим морозом схватило, снега нет, иней один да туманы от реки, и не станет она никак. Я уж и рябину поставила, и осиновой коры надрала, и груздей последних засолила, и огород перетрясла, и листья все сгребла и в шины навалила, чтобы огород мой не померз без снега-то, и в город съездила одним днем за полотном, вандошек себе наделать да бродней запас обновить, нашила и проварила со щелоком, и даже носки начала вязать, длинные, полосатые. Тем случаем по вечерам повадилась на мельницу бегать, тем более что там полдеревни толчется по этой погоде то: одним муки смолоть, другим зерна на кашу обрушить, а на самом деле все за солодом ходят, пиво варить. А я, честно-то говоря, просто уже не знаю, чем и заняться, а так на мельнице вроде и при деле, жданки жду, носки вот вяжу себе, пока дело мое само себя делает. В вязево-то нос уткнув, вроде как и занята, окликнуть неудобно, если без дела - а уши свободны, и не хочешь да разговоры послушаешь. У кого телята, у кого козлята, кто свинью колол, а она полдня с ножом в боку бегала, кто дочь сватал, а она в город убежала - и с концами, не нашли, у кого на дом вяз упал... а, не вяз упал: сосед пропал. Ну тоже бывает, в лес по осени с ружьем ходить - оно может для котла и прибыльно, а с другой-то стороны та прибыль дорого достаться может.
Рта не раскрывать - никто и не вспомнит, кто тут сидел, да что слушал. Вот и про артельщиков моих рассказали: объявилось на заправке новое братство, пока без места, братья Огнёвы, восемь человек, подряжаются на разные работы, лесные и полевые, по запросу, вроде аккуратные и старательные, кто-то нанимал уже, жалоб нет. А за заправкой и почту помянули, что курьерская служба там не полностью набрана, а ни вдов молодых, ни сирот-бесприданниц больше нет, одна Нежата Речникова была, вот, работает, а из семейных не пойдет никто, да какая ж семья в здравом уме свою кровиночку на такое толкнет, это же надо вовсе сердца не иметь, на заправке и то лучше. А курьеры, которые были, все истратились. С одной летом авария сделалась, она не ездит, на почте сидит, другая с дальним поручением поехала и не вернулась, а третья возьми да замуж выйди, причем не молоденькая уже, чуть не тридцать ей уже было-то, что ее понесло, поди пойми. И получается, что ездят сейчас Нежата и Тарья, а больше некому. Есть две, а положено шесть, вот так, и брать неоткуда, ни монастырь, ни сестринство своих не отдаст, а непристроенных нету. Парней набрать? Ну ты еще за прялки предложи посадить их. Или вот еще спицы в руки дать, пускай носки вяжут, самое мужское дело. Да не смеши ты, бога ради, будто не понимаешь. Бабье тело богом так приспособлено, чтобы все дельное у бабы было между коленями, а мужик сделан так, чтобы у него все дельное было в руках, ну куда мужику на мотоциклетное седло? ни скорости, ни верткости, ни точности, не езда, а один позор. Так же как и бабе за баранкой делать нечего. Городские-то коляски дело другое, не ровняй, в них козу посади, так и она поедет. А большая дорожная машина - для мужика, равно как мотоцикл - бабский транспорт, и не о чем тут говорить... веселые, в общем, разговоры, а я сижу, знай петли провязываю да спицы меняю. И тут как раз Тарья входит - день добрый, говорит, мне бы хозяина, или счетных кого. Счетный тут же сидит в журнал кропает, голову приподнял - счетный, говорит, здесь, что Вам интересно. Тарья к нему идет, прямо в шкуре своей курьерской, даже ворот не расстегнула, видно, намерзлась за день-то, а он едва к середине подошел, и из ташки на ходу достает купчую опись и чек - извольте отпустить, говорит, согласно описи, и внести в чек сумму. Обчество и примолкло.
Счетный в опись глянул - позволь, говорит, но тут же пешком версты не будет. А Тарья только плечом в ответ повела: если цену платят за курьерскую доставку, значит, им так лучше. Счетный ей кивнул - ну да, говорит, оно конечно так, но только есть в этом что-то странное. И к обчеству обращается - люди, говорит, тут из чумной стражи есть кто? или позвать можете? Ну, делать нечего, подняла я голову от спиц - ну, говорю, я из чумной стражи. Счетный мне - а будьте любезны плечико предъявить, для верности. Ну предъявить так предъявить, мне-то что - извольте, говорю, смотрите - с тем шнурок распустила и все, что на мне было навернуто, с плеча спустила. А он с лупой подошел - скарификаты некрупные же сами по себе, да и сглаживаются со временем. Ну, посмотрел мне на плечо-то в лупу, ага, говорит, вижу скарификат, подлинный и по срокам годный, а рядом это что у вас такое, сударыня, за меточка, я такую не видал. Я ему - эта вакцина уже не используется, ее в войну прививали. Он лупу-то опустил, в лицо мне глянул - тяжелая? я плечом повела, всю кучу одежды натягивая обратно - да не, не очень, гадкая в меру, архангельская трудней. Тем временем Тарья мешки как раз увязала в стандартный баул курьерский - я говорит, готова, можно ехать. Я поежилась - слушай, говорю, может я сама добегу, только дом укажи. Она только головой крутит - нет, адресов много, ждать некогда... Ой, светы ясны, снеги белы, где же вы потерялись, жизнь моя отчаянная беспросветная... вторым седоком на курьерском мотоцикле, да боком, потому что в юбке, хоть и пути было на четверть малой дольки, но вылететь можно каждую секундочку, а земля схватилась уже. И оттого становятся эти четверть дольки безразмерными и бесконечными, ну да ничего, доехали. Смотрю я - а приехали-то не куда-нибудь, а к Всеславе Викентьевне, и встречают нас у ворот молодец и при нем три белые собачки размером с телка, я на них посмотрела, пригляделась - ой, говорю, я таких песиков знаю, московская сторожевая порода, правильно? молодец мне покивал - верно, говорит, а кто вы такая и зачем с курьером прибыли? Здравствуйте, говорю, я из чумной стражи, меня сюда общество направило, проверить, все ли в порядке. Молодец и помрачнел - нет, говорит, не все в порядке, но чумная стража здесь помочь ничем не может. Я руками развела - верю, говорю, но отвечать перед обществом, а если что, то и перед волостью тоже, я буду не с ваших, сударь, слов, а лично, так что позвольте пройти. Он и подвинулся, и собак придержал. Так-то они не злые, просто строгие: если у них человеку доверия нет, повалят, лапой придержат и будешь так лежать, пока ее не отзовут, еще если послушает, а на дворе не май месяц. С другой стороны, и с чумной стражей не забалуешь: если я до вечера отчет обществу не предоставлю, уже впятером пойдут другие-то, и с полицией. В дом прошли мы - а там тишина, ну да Всеслава Викентьевна никогда не любила много народу на дворе. Без охраны никак, библиотека же у нее в усадьбе прямо, и там томики есть не из дешевых, за некоторые можно если не Горыныча, так Муромца точно прикупить, причем в полной комплектации - но и тут народу много не занято: собак три-четыре в смене, а молодцов двое, а то и один. А из остальных только девушка-горничная, еще разнорабочая и на кухне кто-то, у которого ключи и амбарные книги, вот и все население, кроме хозяйки. По дому пошли - зала, понятное дело, пустая, раз продуктовый заказ курьер везет, ну да Тарья сразу на кухню и пошла с расчетами. А я за ней увязалась. В кухне нас встретил хмурый дядька чуть постарше меня, и на дверь он зыркнул, как мы входили, так, что были б над дверью пауки - так и они б попадали, настолько мрачный вид у него. А увидел меня - и лицом обмяк сразу. А обратился к Тарье. Ой, говорит, догадалась, привезла лекарку, спасибо тебе. И мне - ни здрасьте, ни имени-отчества - сразу к сути перешел, видимо, припекла его та суть по самое больше не надо. Говорит - уже не знаю, чем и кормить, травится только что не водой. Овсянку сварил - так и та не пошла. Ну я тоже рассусоливать не стала - а еще, говорю, чем обнадежишь, вали уж сразу все сюда, полной кучей-то оно понятнее.
Он вздохнул, к столу присел - колени болят у нее. И плечи тоже. Палочку я ей вырезал, хорошую, ореховую, но когда плечи болят, опереться-то тоже никак, вот и не ходит она. Ну точнее как не ходит - ходить не ходит, но и не лежит. То пишет, то вышивать пытается, то в библиотеке сидит, а то привалится где придется и от боли плачет. Поплачет, встанет и опять ползает. Ложку роняет, а библиотеку всю уже перебрала. А есть не может, от всего мутит ее, а не мутит так тошнит. Ага, говорю, ну, пойдем смотреть. И пошли мы смотреть. Хозяйку нашли в кабинете на диване, в позе брошенной тряпки, без кровинки в лице, с глазами, распахнутыми во всю небесну ширь и с закушенной губой. Я, чтоб вопросов не было сразу и отрекомендовалась - доброго дня говорю, чумная стража. У ней из глаз даже боль ушла и смехом взгляд плеснул. Вовремя, говорит, матушка, ничего не скажешь. Не сочти за труд, подай мне воду, а то я пойти-то за ней пошла, да как-то не дошла. Я со стола взяла графин, налила в стакан, напоила ее осторожно, мужика с кухни за пуговицу поймала и говорю - значит так, сейчас бежи бегом на мой двор, на выселки за Новую, двор приметный, у забора черемуха торчит, не перепутаешь, войдешь в горню, там над печкой полка, на ней от края справа второй туес, весь его бери и волоки сюда, будем поправлять вашу беду.
Он и побежал. Туес мой, однако, прибыл раньше него, привезла его Нежата. Тарья как раз закончила разгружать баул, а было там прилично, без четверти пуд, и с отрезанной частью купчей ведомости пришла за подписью. А у хозяйки и руки не держат, так что пока она собиралась роспись поставить, туес уже прибыл и на столе разместился. Нежата с Тарьей поручкались, переглянулись, Нежата говорит - ну я поехала? Тарья ей - ага, езжай, меня не ждите, я еще половину не развезла. Нежата ей - тогда давай мне половину от твоей половины, неустойки дороже выдут, Тарья поежилась - не, половину не дам, треть забирай. Нежата помолчала, бровью двинула - как хочешь, говорит. Пакеты взяла, галки на обертках, где надо, поставила и вышла. И только мотор ее слышно перестало быть, как мужик пришел. Во, говорит, раньше меня прибыл туес-то. Я ему - да уж вижу. Иди с ним на кухню, я к тебе сейчас приду. Сама барыню за руку взяла, где надо, прижала - расписывайтесь, говорю, у вас на это есть три минуты, потом опять заболит. Она с духом собралась, завитушки все свои нарисовала, и опять упала. Эк вас, говорю, кто ж вас так морозил-то и где. Она попыталась плечом пожать, да не очень вышло, я движение скорее угадала, чем увидела - в Смольном институте, конечно, говорит, где же еще. Меня от удивления чуть к полу не приморозило. Всеслава Викентьевна, говорю, но это же было столько лет назад, вы с тех пор уже не только мать, но и бабушка, не только жена, но и вдова, неужели за все это время вы так и не можете отличить, тепло вам или холодно? она мне улыбается так, насколько может, растеряно и бледненько - нет, говорит, так и не умею. Дети в городе, внук и внучка вообще в Петербурге, дом топить не для кого, а для себя я забываю, только в читальные дни с утра говорю протопить. Ага, говорю, я сейчас расскажу, как лекарство для вас готовить, и вернусь, договорим.
На кухню пришла - смотрю, мужик-то туес открыл и так с подозрением внутрь него смотрит. Я ему смеюсь - что, дядька, не узнал или не видал? Он плечами пожал - да может и видал, но я по лесам-то только по грибы и ягоды ходок, я же повар, в городе в ресторане портовом работал пятнадцать лет, и потом по заправочным станциям на жилых этажах* еще больше десяти, съедобное-то распознаю, а остальное от случая к случаю. А, говорю, ну вот, знакомься, это декоп, он же сабельник, от вашей беды решение. Дай мне посудину, я тебе отсыплю половину, до зимы хватит вам, летом ко мне придешь, пойдем его добывать, одной зимой тут не обойдется. Вот слушай. Сейчас наваришь кипятка, засыплешь корешки в корчажку не широкую, так, чтобы дно покрыть на два пальца, и зальешь кипятком, укутаешь после и так два часа продержи. Пить ей давай теплым, перед едой за полдольки, по полстакана, и раньше чем через полдольки, кушать не подавай. Делай так до тепла, пока полный лист не развернется, потом можешь перестать до первых звезд*, а после первых звезд придешь ко мне на двор, свожу тебя по новый сабельник на болота, и снова будешь такое лекарство ей готовить всю осень, зиму и полвесны, а если год холодный будет, то и не прерываясь.
С тем ему в жестянку большую из-под чая насыпала половину из туеса, остальное забрала и пошла опять к Всеславе Викентьевне, с ней сидеть. Пока настой два часа упаривался, она меня обо всем расспросила - и откуда я родом, и кто такая, и как меня в Новую занесло, и когда Арьяну проводили, и как я с контузией одна живу. А как мужик настой-то принес в стакане и снова на кухню убрался, она отпила - странно, говорит, вкуса нет совсем. Я ей киваю - это так и должно быть, это так всегда бывает, когда свою траву пьешь, нужную, а как вкус появился, надо слушать нравится ли, и если не нравится, то пить больше не надо. Она эти полстакана слизнула и не заметила, крутит стакан-то пустой в руке и поставить не хочет - еще бы, от настоя нагрелся, а у нее все кости и все жилочки проморожены, и не захочешь, да руки не отпустят.... Она и говорит - ну хорошо, Есения, лекарство, допустим, я пить буду, но вы же говорите, что одним лекарством дела не поправить, а следить за теплом в доме я не могу и не умею. Я лицо посерьезнее сделала так... Всеслава Викентьевна, вы, говорю, не поверите, но я когда к вам через дом шла, я там такую большую комнату видела... для танцев в самый раз, заодно и повод протопить. Она как засмеется - смотрю, слегчало ей, и правда, зацепился корешок за косточки. Попрощалась с ней, через кухню прошла на выход, мужику сказала - иди кушать подай, пока полчаса есть, глядишь, у нее душа и примет что-то. И на мельницу побежала бегом-бегом, пока не темно. Пока бежала, солнце не только за горизонт завалилось, но и свет с собой утащило, еле-еле полоска розовела. Вошла, смотрю - все, кого оставила, уходя, там сидят, ждут. Я вошла, как положено, до счетного стола дошла, и громко так внятно сказала - заразных больных во время посещения не увидела. Клубок со спицами забрала, мешок свой подхватила и домой пошла. Пришла, вижу, печка с утра еще не дотопилась, так я только сидор с плеча скатила, туес на стол поставила, в печку еще полную охапку дров зарядила, спиной к ней села и сижу: намерзлась за день-то и не заметила.

----
* жилые этажи на заправочнх станциях - верхние этажи комплексов, на них расположены жилые помещения, а кроме них "гамалейки" - прививочные кабинеты - и смотровые и манипуляционные кабинеты для минимальной медицинской помощи, а также помещения, занятые под досуговые и образовательные нужды.
* первые звезды в районе Свири становятся видны в десятых числах августа, в это время обычно приходят первые ночные холода

@темы: слова и трава

---

К финансовой части стоимости обслуживания хреновенько работающих почек добавился счет еще на семь тыр.
Не сюрприз, но все равно раздражает.

@темы: шпинат-паркет

---

Из истории танго в России

Я просто оставлю это здесь.

История одной мелодии.
alex.ourera.org/index.php/forum/viewthread/430/
А сама мелодия - вот :

@темы: личинка тангеры

---

Калган, окончание.

Во двор вошла и ахнула: летняя кухня-то дымит у меня. Конечно, то, что у меня там вместо печки, не конструкция, а смех и слезы: кирпичи положены, прутья приморожены - ну не приморожены, приварены горелкой, все-таки, однако в стенках у этой, прости господи, печки, щели в палец толщиной, и труба в три колена составная, а в дверьку даже в закрытую огонь аж до глотки виден, где горит, а где пошуровать надо - но тяга у ней есть, и летом на ней готовить можно, а за зиму с ней еще ни разу за тридцать лет ничего не случилось, ее еще Арьяне делали. Дверька вот пятая прогорает, а так - стоит, топится, ничего ей не делается. Однако ж после рябинника* летняя кухня до весны гуляет, все расчеты с ней закончены, и если я огня в печке не оставляла, то за две недели гореть там нечему, и что бы это значило, надо идти смотреть. Я и пошла. Смотрю, а в кухоньке-то гость у меня. На плетешке одежда сушится, мужская, а около печи стоит человек в белье, и к теплу то одним боком, то другим поворачивается. Я к нему подошла - милый, спрашиваю, ты откуда взялся-то на мою голову? Смотрю, а на лавочке около стола лежит фотоаппарат, и из него уже натекло воды порядочно, не только на лавочку, но и под лавочку тоже. А он мне руками разводит - фотографировал, упал...
Ага, говорю, понятно. И что фотографировал? щуку или пискарей? а он на стол руку тянет, и подолом рубахи пытается очки протереть, а она насквозь мокрая - вы, говорит, вряд ли поймете, но я пытался получить четкое изображение водорослей между камнями в роднике. Я и глазами захлопала - это, получается, ты в ключ навернулся? где ж там водоросли-то, ключ чистый у нас. Он и руками развел - в одной очки, в другой мокрый хвост тряпочный - это микроорганизмы, глазами их если и можно заметить, то только при определенном освещении и с увеличением, у меня специальная насадка на объектив... кажется, была. Так, говорю, поняла я все. Насадку твою сейчас отдашь курьеру, она тут будет через час-другой, это если сюда сейчас полдеревни не сбежится, потому как нормальные люди в это время летнюю кухню не топят, и дым со дворов совсем другой, так что переполоху ты наделал, мил человек, на шесть верст кругом. А он пожимает плечами - но войти в жилой дом, в котором отсутствует хозяин, это как-то... - и молчит. Я головой покачала со стороны на сторону, мысль его в ней взвесила - и то верно, говорю, но сейчас я уже дома, а потому добро пожаловать, не стесняйся пройти и расположиться, будем тебя сушить, пока беды не вышло, ключ холодный у нас. Взяла его одежду с плетешка, китель зеленый и брюки к нему, на форменное похоже, да не оно, видно что специально шито, под знаки различия место не предусмотрено и вместо ремня обычный пояс-кушак, и в дом понесла. А он за мной пошел, фотоаппарат в одной руке, а другой - пара ботинок, и с них вода капает, видать, хорошо его наш ключ обнял, с приветом и лаской. Пока он в сенях топтался, я успела огонь поднять и чайник на крюк повесить, однако, когда вошел он, я заметила, что топтался не просто так, а успел исподнее снять, выкрутить и снова на себя надеть. я на него глянула - так, говорю, мил человек, дело не пойдет у нас. Изволь зайти в кут, все мокрое снять с себя, найди там во что завернуться и мокрое мне отдай, а я сейчас тебе воды нагрею, ноги парить. Он мне - а, э - а я и слушать не стала, взяла кочергу и огонь с губешки в глотку двигать стала, благо что со вчера у меня заложено было, а то осень, мало ли что: ночью вёдро, с утра мокро. Пока крутились, слышу, мотор у двора - ну, думаю, Нежата, наверное. И ошиблась. Первым на своей тарантачке Кудемир прикатил. Техники у него на дворе много, и вся несуразная: раскорячка на четырех колесах, чудо-юдо неизвестной науке марки, а неизвестной потому, что Кудемир с дружками ее на заправке собирал из чего придется, пудов пятнадцать она везет, а больше вязнет, зато везет хоть по проселку, хоть по снежной целине. Еще у него тарантачка, она состоит из трех велосипедных колес, руля и мотора, и еще какой-то передаточной механики, и лазит бойко по всем неудобьям, где пройдет человек с двумя ведрами, и мест в ней два, кудемирское и пассажирское, и сзади пассажирского есть приступочка для кузовка с грибами или чем придется. Еще есть вертячка, по реке кататься, лодка не лодка, санки не санки, вертячка и есть. В сильный ветер-то на ней не очень, а так ничего. Ну и другое разное по мелочи, но остальное у него со двора не ездит, и хорошо. А, кусачка еще есть, неудобья выкашивать, Он ее на сенокос вывозить пробовал, но эта механизьма на керосинной тяге траву косит вместо с прутьями, причем не теми мелкими, которые козы едят, а с такими, которыми гуся зашибить можно даже сухими, так что сельские на этот покос посмотрели и нововведения не поняли. В общем, Кудемир на тарантачке раньше Нежаты успел. Вошел без стука, без церемоний - Ена, что у тебя такое, говорит, дым аж с села видно. А я ему в ответ на стол киваю, а на нем фотоаппарат лежит, вот, говорю, городского сушу. В ключ навернулся, устроил нам, бабам, счастья полны руки, и в летней кухне мне печку затопил, чтоб, значит, вам тоже скучно не было. Кудемир на стол-то глянул, и глаза у него стали как те линзы в фотоаппарате, он и так синеглазый, а как удивится, так вообще в дом как небо зашло - ты хоть знаешь,сколько эта штука стоит, говорит. Я ему - то дело не мое, мое дело человека обиходить, потому как перед самым листопадом в ключевой воде купаться и потом одежду на себе сушить никому не полезно, сколько денег не имей, здоровья на них не купишь. От двери плечом его оттерла и пошла в сенцы за ведром с водой, налила в ушат сколько-то и обратно снесла, чтоб с чистой, для питья которая, не попутать.
Чайник от печи взяла, воду горячую из чайника в ушат налила, и дверь в кут пинком с ноги открыла, а как еще, руки-то заняты. Смотрю, а гость у меня так в мокром посреди кута и стоит. Я ушат аккуратно на пол поставила - ты что ж, говорю, делаешь-то, никак у тебя жизнь вторая где-то припасена, или ты думаешь, что ты стальной? Он брови поднял - нет, но в чужих вещах без разрешения рыться... Ага, говорю, понятно. Из щели достала ему бродни чистые, сорочку, раскидушку, переодевайтесь, говорю, садитесь вот прямо на постель, и ноги в воду, пока горячая. Вышла от него, чтоб переоделся в сухое, слышу, опять мотор, ну, думаю, кроме Нежаты некому. Ага, ну конечно, некому. У Лада-то тоже мотоцикл есть, большой тяжелый, для курьеров при караванах, на нем по нашим-то дорожкам не особо радостно, да Лад и за рулем не первые десять лет, и у него всюду, где он захочет, ездит все, что в принципе ездить может, кроме лошадей, потому как у дорожных с конями отношения всегда никакие, они друг друга в упор не видят и не замечают. Прикатил и тоже без церемоний прямо в дом - Есения Саяновна, у вас все в порядке? Я ему киваю - да, Лад Пардович, все со мной в порядке, пострадавшего вот обихаживаю, если не затруднит тебя, попроси Радославу сюда дойти, и еще Паню, которая с котиками, и Алю бессчастную. Наделал нам хлопот пострадавший-то, в ключ свалился и мокрый по маковку ко мне на двор пришел. Лад присвистнул... это ж, говорит, вам теперь там все камни перекладывать... Я плечами пожала - так если не перекладывать, то будет еще хуже. Он покивал - и верно, говорит, мало нам Самослава с его выходкой, так и вам теперь не повезло, да на зиму глядя. Ничего, говорю, управим, ты только их сюда попроси прийти, чтобы нам до ночи обрядиться. Он кивнул молча и за дверь вышел, слышу, мотор рявкнул. Кудемир потоптался - поеду, говорит, домой, раскорячку заведу, довезу сударок, чтобы побыстрее вам было. А я вздохнула и стала для калгановой золотой настойки собирать, что надо. А потом на дверь в кут посмотрела, охнула, и для сладкой тоже стала все собирать, прошлогоднее-то пчельнику все отдала, оно как раз настоялось, кто ж знал, что понадобится так быстро.
Корешки калганные быстренько в ступке накрошила, на две притертых склянки* рассыпала. В одну добавила рябины свежей, ягод с шиповника, от морошки лузги*, таволги цветов, и цветов валерианы тоже положила. Во вторую насыпала цветков цмина, еще тысячелестника, корней декопа и можжевеловых ягод, обе склянки запарила кипятком, напар слила и на горячее монопольку вылила, дала постоять с полчасика, потом долила напаром, а во вторую еще меду добавила, потянулась за сулеями, чтоб ближе поставить, когда переливать - а у меня там не пусто, на донышках в одной плещется, а в другой прилипло, ну понятно, мед же. Налила туда теплой воды сколько-то и стою, трясу сулеей, чтобы разболтать прилипшее-то. И как раз Нежата входит - здрасьте, говорит, Есения Саяновна, полсела ваш дым на ноги поднял, что стряслось? А пострадавший из кута - сударыня хозяйка, вода уже не теплая, можно заканчивать? я как была с сулеей в руках, так в кут и поскакала, руку в ушат сую - а там уже не просто не тепло, а только и счастья, что не холодно. Вот точно, ежели господь захочет человека наказать, то он не только в городе родится, еще и в науку подвинется.
Дала ему полотенце, носки шерстяные, выходите, говорю, горячее пить, до утра тут останетесь, а дальше как пойдет. А он руками машет - у меня, говорит, дела дома, я оставаться никак не могу. Я ему - дела ваши вы можете известить с курьером о вашем происшествии, будете живы, так сделаете, а если сейчас простынете и в этом виде в дорогу двинетесь, так ваши дела вам лодку не снарядят, не надейтесь. И заодно аппарат ваш с курьером можете отправить оптику на заправочную станцию, пока вы восстановитесь после вашего приключения, как раз вам и скажут, уцелел он или нет. Если до завтра ждать, то ведь точно не уцелеет. Он ртом дернул - с одной стороны, верно, конечно, а с другой... есть ведь и такие вещи, которые надо или делать вовремя, или не делать вовсе. Есть, говорю а как же, гадить да родить никак не погодить, да и помирать не выйдет подождать, хотя некоторым удается. А остальное все или сделается по возможности, или получится вот как у вас сегодня. А сама в это время из сулеи в кружку вылила, кипятку добавила - пейте, говорю, пока горячее, чтобы холод выгнать весь, вот еще одно срочное вам дело.
Нежата ему квитанцию на ремонт оформила, аппарат забрала и уехала, а я на двор глянула - как раз бабы приехали, я к ним вышла... бабоньки, так и так, говорю, ключ загадили нам, мужик городской в него навернулся, вычёрпывать надо и чистить, беремте ведра, пошли. Взяли мы два чистых ведра, да четыре хозяйственных, и ковшик, щеточку еще, собрались и пошли к ключу. Бабы у юбок углы связали, разулись... а не июль месяц, земля уже холодная, а тут босыми ногами да в ключевую воду, да не окунуться, а всерьез постоять. И это счастье еще, что ключ у нас небольшой, двадцатипятиведерный, отчёрпывается быстро, но и набегает тоже скоренько, так что рассусоливать-то некогда, мы с Радославой верх вычерпали, камни достали, Пане с Алей передали, они их все, два десятка, щеткой перетерли, той же ключевой водой окатили, и нам обратно отдали, а мы в это время стояли и ковшиком отчёрпывали в ведро, чтобы класть не в воду, не баламутить дно лишний раз, потом уж, когда камни помытые назад положили, еще сколько-то мутной воды выбрали и слили, пока не устоялось, только выдохнули - тут и Белая показалась нам, ниже по ручью стоит, шаль в воде полощет. Аля-то, с везением своим, ее первой увидала, нас по очереди всех дернула и пальцем показала, ну мы тихонько собрались, да ушли, пока она нас не заметила.
Вернулись в дом-то, я всех в осеннюю светлицу загнала. Девки, говорю, что делать будем? Радослава говорит - а, обойдется. Ну у ней всегда обойдется, а когда не обходится, она только упрямей делается, так что я и правда Белой не позавидую, ежели та с ней свяжется. Паня плечом пожала - у меня, говорит, котики, так что в мой час не ей за мной приходить, и дорогу мне не она указывать будет. А Аля глаза раскрыла - темные, черные, как речная вода ночью - в окошко за лес куда-то смотрит: да какая мне разница, когда и как? Ладно, говорю, у меня с ней тоже свой разговор, так что считаем, что обошлось, а пока пошли вниз, у меня еще калганной золотой оставалось немножко, как раз стопки на четыре, и картох немножко есть холодных в стуколку, сейчас пожарим со шкварочками и будет нам тепло. Ну, спустились, поесть приготовили мы с Паней, за стол сели, городского я позвала к столу тоже, он вышел, стесняется, жмется - еще бы, в деревенском исподнем-то неловко ему, а тут женщины... нам всем я калгановой налила, а ему, чтоб не менжевался, монопольки чистой стопочку предложила. Ну, где одна, там и вторая, понятное дело, как стемнело, я в осенней светелке постелила всем, и жаровенку с углями из печи туда отнесла, пока девки ложились, пока я с ними там лялякала, спускаюсь вниз-то - а кут закрыт у меня. Ну, думаю, и дела. Легла на лавку, шалью укрылась, лежу и думаю, как же так - то он своей рукой себе сухой одежды взять не может, а то... тут и вспомнила, что Паня-то с Радославой наверх поднимались, а вот Алю-то я наверху и не видела. И кут закрыт. Ну, дела...
Утром как глаза продрала, на лавке повернулась я, смотрю - а дверь в кут нараспашку, и там нет никого. Бродни с рубахой на постели аккуратно сложены, а на столе визитная карточка, и на ней значится Горий Саулович Репнин, канд. биол наук, Санкт-Петербургский университет им. М.В. Ломоносова. Дальше мелко адреса в Санкт-Петербурге, и персональный код для курьерских отправлений. И обрез золотой. А на обороте моим карандашом химическим, который на печке лежит, пять слов: Есения, я Вам очень обязан. И личная подпись. Сижу я, на карточку смотрю, висок с похмелья тру, похмелье не сильное, но все же имеется, а от горки слышу звук какой-то. Смотрю - а там калгановый браслет лежит и дрожит тихонечко, как смеется.

---
рябинник - 23 сентября, с этого дня рябина считается спелой и ее можно заготавливать
притертая склянка - посудина с притертой пробкой
*от морошки лузга - чашеслистики от ягод
*цмин - горечавка желтая
*декоп - сабельник, так его называют в основном на Урал,е или люди, которые оттуда приехали и познакомились с растением там

@темы: слова и трава

---

скучаю очень

@темы: личинка тангеры

---

текущий рекорд разгильдяйства

на часах 18.01.
Жаба неспешно собирается завтракать, поработав два разных типа работы. День, если что, начат в 10-30 утра.

@темы: шпинат-паркет