И когда я его услышала, то поняла себе, что попала я, как кур в ощип, и раньше Пасхи своего крылечка не увижу, а то и до Красной Горки* прокукую в городе. Потому что пять минут не дышать - это значит, казенные дни* мне удлинят, проб СОЭ-РОЭ будет не три, а не меньше четырех, потому что вторичное воспаление будут ловить, пока не поймают, или пока не успокоятся. И с койки больничной отпустят тоже не с остальными, а попозже. Поняла и загрустила, а потом и задумалась. Вышли мне боком ночные прогулки до окна и сиденье на койке с голой спиной раньше времени. Заметила, что пока думала, сестрички с доктором вышли. И стала заново бокс оглядывать, потому что предстояло мне в нем провести больше времени, чем я думала, а глаза еще после всех возвратов в разные стороны и видят невесть что. Глаза скосила - а мне с соседней койки Серафима улыбается. Ой, девочки, говорит, какой мне сон чудесный снился. Ирина ей - ну что же, расскажи свой сон, то нас Ена развлекала, теперь твоя очередь.
Серафима ей кивает - расскажу, он хороший.
Снилось мне, что вижу я в небе созвездие, каких раньше не видала, в нем четыре звезды, как крест, но не ровный, а как если бы ребенок нарисовал. А приглядевшись, увидела я, что это не звезды, а женщина, и не просто женщина, а горожанка, но вообще не наша, и звезд наших даже ни разу не видела. И что живет она вечно, и будет жить еще вечно, но она не божество и не ками, а просто женщина, но созвездие. И живет в городе на берегу океана, где вроде бы началась ролла. А почему она там началась, и что он за город, я не знаю, просто город у моря, но не как Петербург, песочными часами, а такой длинный, как ящерица.
И снилось, что эта женщина родила по очереди четырех дочерей. И каждая из них прожила свою жизнь, и все четыре жизни были похожи на сказки, потому что они были дочери женщины, которая на самом деле звезды. Первая родилась - как звезда взошла в зимнем небе, над бараками рядом с ярмаркой, была она темноволосая и мечтательная, а когда звучала музыка, все тело у нее танцевало. Ее отравили чем-то в трактире, и когда она упала навзничь, охнув удивленно, казалось, что у нее на лице сцепились в смертельной схватке две бабочки. Вторая родилась - как звезда упала весенним вечером, в предместьях перед большой рекой, впадающей в море. Она была грустная и задумчивая, училась в университете, изучала философию и литературу, полюбила рыбака и с ним вместе утонула в той реке, и по ним долго плакали чайки. Третья родилась - как будто оставила на небе огненную черту за собой падающая звезда, который не было видно. Она была рыжая и смуглая, связалась с анархистами и шила им флаги, делала патроны, и одной ночью ее застрелили в уличном бою. Четвертая родилась осенью, как будто созданная из звездного света, дождя и пепла, была она беззаботной и нежной, любила всех - и никого, а больше всего она любила вино, и вино любило ее. Ее жизни пришел конец в день праздника урожая, и каждый год ее вспоминают колокола в кладбищенской церкви того города. Четыре жизни было, коротких и ярких, четыре красивых сказки, четыре черты по небу.
Рассказывает нам это - а сама улыбается. Хорошо ей еще раз это проживать. Я завозилась, подушку повыше приподняла, чтобы товарок по трудам видеть, смотрю - у Ирины глаза шире лица и на переносице даже веснушки проступили, до чего сильно кровь от щек отлила. Фотиния голову повернула и тоже молчит, свое что-то думает. Красиво, говорю, это правда, но красота какая-то печальная, тебе не кажется? Серафима улыбнулась - нет, что ты, отчего же печальная, это же хорошо, когда человек умирает, как и жил, это правильно. А вот если смерть как бы не от этой жизни - вот это печально, и страшно даже. Я и призадумалась. С одной стороны - она вроде бы и права, а с другой - вот те люди, под зеленой травой да под городскими прожаренными зноем улицами - они своей смертью умерли? какая была их? Та, что от пуль и снарядов или та, что от заразы? что на самом деле их последнее прибежище? вода морская, а то и речное дно, или земля, причем не кладбищенская, не свящёная, а какая попало, выгородка каменная - и то за честь им, получается, потому что тем, в городе вокруг холма, и того не досталось, а с другой стороны - по гордости и честь, потому что часовни те, по сторонам от огня, на часовни что-то не очень похожи. Да им и не надо там ни заступничества, ни водительства. И пока я думала свою мысль, плавая в поту от усталости, Ирина голос подала. Ты, сестра, как-то странно мыслишь, - сказала. По-твоему выходит, что все, кому в войну не повезло с оккупантами встретиться, как-то так линию свою провели, что она должна была закончиться там и таким образом. Серафима на нее посмотрела как-то с жалостью даже - прости меня, мне будет трудно тебе объяснить. По тебе видно, что ты не танцуешь, а мне через движение проще. А Ирина ей в ответ нехорошо так усмехнулась - а ты, говорит, попробуй, трудно не значит невозможно. Серафима задумалась, голову стриженую рукой потерла - сразу видно, нет привычки без косы ходить, по затылку елозит оно, колется - ну хорошо, говорит, я попытаюсь. Так вот, когда идешь прямо, рано или поздно место для шага кончится, потому что что-то там будет, верно? Ирина молча лицо сделала - мол, продолжай - и Серафима договорила: ну так вот, иногда сразу видно, что человек идет, например, к обрыву, или хочет пройти под козырьком крыши, на котором снег навис, то можно даже предупреждать, и в этот раз ничего не случится, но если предупрежденный не возьмет в привычку смотреть вперед или вверх, то следующий раз случится обязательно, и предупредившего рядом уже не окажется. А бывает так, что казалось бы, ничего не предвещало этой беды, и человек вроде разумный и осторожный, и жизнь живет достойную, а все-таки его часть в этой случайности тоже есть. Ирина медленно так, с остановками, спрашивает - это какая же, говорит, часть? А Серафима ей - а вот ты меня остановила, когда я в коридор пошла, и за твое наставление тебе спасибо, потому что я без ума, без опыта, не понимала, что делаю, и теперь запомню и в следующий раз такой глупости не повторю. А когда ночью сестры пришли нас чаем мятным поить - кто-то ведь вставал. А тут все, кроме меня, не впервые. И не то чтобы это вина, потому что в бреду чего не натворишь, вон, койки-то к полу привинчены, и одежда на нас без завязок, и наверное, это не просто так. Но бред этот у каждой свой. И видим мы в нем не свою смерть, ту, которая нас от нашей настоящей смерти разлучить пытается. Победим - получим свою смерть, будет жизнь полная, как у звезды, покатившейся по небу. Сдадимся - и не будет ни смысла, ни толку во всем, что делали. Я не утерпела, возразила: ты меня прости, говорю, но за все разы, что я прививалась, смерти я в бреду не видала ни разу. Ками видела, всяких и разных, горний мир сколько раз видела, чужих смертей перевидала без счета, и чужих мертвых тоже - а такую смерть, которая за мной бы шла, не видела. Серафима плечом шевельнула - узнать смерть в лицо могут только святые и подвижники, и то не все. Владыка Виссарион, кстати, в рождественской проповеди об этом говорил, и отдельно говорил, что мудрость не в том, чтобы знать, что тебя ждет на твоем пути, а в том, чтобы знать свой путь и не терять его. Ирина щекой дернула - сестра, говорит, очнись, какой свой путь? Ну вот я росла в Тамани, думала выйти замуж за рыбака, держать рюмочную, родить детей и уйти в лиман, а где я и где Тамань, какая рюмочная, какие дети? Хотела рожать, а пришлось жизни лишать, хотела любить, а пришлось бить смертным боем, как бы я в эти руки детей взяла, как ими пищу трогать? А Фотиния из своего угла голос и подала - любовь, говорит, тоже разная бывает. И опять молчит. Ирина ей - ну да, конечно, сильно оккупанты нас любили, когда налеты свои планировали, тебе ли не знать. Отчего же, говорю, не любили, любили. Свою правду нам несли, свой порядок, свои правила. Самое ценное, что у людей во всякой земле бывает. От нелюбви такое не делается, от нелюбви отворачиваются и не смотрят, а тут... четыре больших доли в воздухе, это двенадцать часов, да невесть куда приземляться, да без поддержки с земли, сама посуди. Те две базы во фьордах не в счет, то не поддержка, то так... скорее для сердца, чем для дела. Она замерла, и смотрит на меня, как кошка на заборе. Потом засмеялась тихонько - вот, а говорили, что медички в тактике ничего не смыслят. И я ей посмеялась - да это не тактика, это логика. Думала, что уже и разошелся разговор, уж очень неприятный был. А Ирина опять до Серафимы приступила - ну хорошо, говорит, а эпидемии? Они тоже не случайные и тоже есть часть русских людей в том, что с ними произошло? А я ей вместо Серафимы отвечаю: - это ты не туда свой вопрос адресуешь, я тебе лучше на него отвечу. Во-первых, не случайны, и если бы не русская непролазная бытовая грязь и не скученность в рабочих бараках в городах, такой бы беды не случилось, так что и жадность заводчиков, и неряшество сельское - все свою роль сыграло. Так что в этом месте страна шла прямым путем к обрыву, и этот обрыв бы нашла не таким путем, так иным. А во-вторых, люди, в этом выросши, хорошую жизнь бы не приняли никак, им проще было умереть за право ее иметь, чем этим правом воспользоваться. И то, что поветрие их всех в воду свалило, еще не самый плохой вариант.
Она мне из угла своего - сестричка, милая, да что же хуже-то может быть? Война с революцией и то не так страшно. И тут как поплыло у меня перед глазами... я ее, за койку двумя руками держась, чтобы не подняться, и спрашиваю: - война, говоришь, не страшно? а если две? революция не страшно? а если тоже две? Да между войнами в промежутке, чтобы жизнь сладкой не казалась? А у самой на потолке, как на экране кинозала, разворачивается такое, что не приведи бог никому видеть: сперва люди, с обмотанными белым полотном лицами, кашляя кровью, идут сквозь белый же дым, не то туман, на вражеские позиции, чтобы убить тех, кто их убил, зная, что они мертвые уже, потом бесконечные рвы с мертвыми, которые при жизни от скелетов не отличались по виду, и дымные печи, в которых людей сжигали не переставая, как на заводском конвейере, а еще горожане, которые приезжали в деревню, чтобы с оружием у своих же последнее отобрать, и потом еще подвал какой-то, куда, как в преисподнюю, идет покойный император Николай Александрович с супругой и детьми... и понимаю я, что это охвостья ответа на мой вопрос, и вот этим мне делиться никак не надо, никогда и ни с кем.
И спокойно так, по возможности внятно, говорю - девоньки, встаньте кто-то, нажмите кнопку, как-то мне не очень. Открыла глаза от того, что мне по руке шлепали, вену искали. Ткнули сульфокамфокаин, за ним дифенгидрамин в мышцу плеча, и сказали лежать и не шевелиться, пока плеврит не поймала. Заодно всех остальных посмотрел инфекционист - молодцы, говорит, все победительницы. Отдыхайте. Уже засыпая, я подумала, что в этом случае дома-то у себя я бы, пожалуй, только руками развела. И уже окончательно вставая на горнюю тропку, решила себе напомнить доделать все-таки лодку, как домой доберусь.
----
* Красная Горка - воскресенье, следующее после пасхального
* время оплачиваемых дней после прививки, считающихся рабочими
Серафима ей кивает - расскажу, он хороший.
Снилось мне, что вижу я в небе созвездие, каких раньше не видала, в нем четыре звезды, как крест, но не ровный, а как если бы ребенок нарисовал. А приглядевшись, увидела я, что это не звезды, а женщина, и не просто женщина, а горожанка, но вообще не наша, и звезд наших даже ни разу не видела. И что живет она вечно, и будет жить еще вечно, но она не божество и не ками, а просто женщина, но созвездие. И живет в городе на берегу океана, где вроде бы началась ролла. А почему она там началась, и что он за город, я не знаю, просто город у моря, но не как Петербург, песочными часами, а такой длинный, как ящерица.
И снилось, что эта женщина родила по очереди четырех дочерей. И каждая из них прожила свою жизнь, и все четыре жизни были похожи на сказки, потому что они были дочери женщины, которая на самом деле звезды. Первая родилась - как звезда взошла в зимнем небе, над бараками рядом с ярмаркой, была она темноволосая и мечтательная, а когда звучала музыка, все тело у нее танцевало. Ее отравили чем-то в трактире, и когда она упала навзничь, охнув удивленно, казалось, что у нее на лице сцепились в смертельной схватке две бабочки. Вторая родилась - как звезда упала весенним вечером, в предместьях перед большой рекой, впадающей в море. Она была грустная и задумчивая, училась в университете, изучала философию и литературу, полюбила рыбака и с ним вместе утонула в той реке, и по ним долго плакали чайки. Третья родилась - как будто оставила на небе огненную черту за собой падающая звезда, который не было видно. Она была рыжая и смуглая, связалась с анархистами и шила им флаги, делала патроны, и одной ночью ее застрелили в уличном бою. Четвертая родилась осенью, как будто созданная из звездного света, дождя и пепла, была она беззаботной и нежной, любила всех - и никого, а больше всего она любила вино, и вино любило ее. Ее жизни пришел конец в день праздника урожая, и каждый год ее вспоминают колокола в кладбищенской церкви того города. Четыре жизни было, коротких и ярких, четыре красивых сказки, четыре черты по небу.
Рассказывает нам это - а сама улыбается. Хорошо ей еще раз это проживать. Я завозилась, подушку повыше приподняла, чтобы товарок по трудам видеть, смотрю - у Ирины глаза шире лица и на переносице даже веснушки проступили, до чего сильно кровь от щек отлила. Фотиния голову повернула и тоже молчит, свое что-то думает. Красиво, говорю, это правда, но красота какая-то печальная, тебе не кажется? Серафима улыбнулась - нет, что ты, отчего же печальная, это же хорошо, когда человек умирает, как и жил, это правильно. А вот если смерть как бы не от этой жизни - вот это печально, и страшно даже. Я и призадумалась. С одной стороны - она вроде бы и права, а с другой - вот те люди, под зеленой травой да под городскими прожаренными зноем улицами - они своей смертью умерли? какая была их? Та, что от пуль и снарядов или та, что от заразы? что на самом деле их последнее прибежище? вода морская, а то и речное дно, или земля, причем не кладбищенская, не свящёная, а какая попало, выгородка каменная - и то за честь им, получается, потому что тем, в городе вокруг холма, и того не досталось, а с другой стороны - по гордости и честь, потому что часовни те, по сторонам от огня, на часовни что-то не очень похожи. Да им и не надо там ни заступничества, ни водительства. И пока я думала свою мысль, плавая в поту от усталости, Ирина голос подала. Ты, сестра, как-то странно мыслишь, - сказала. По-твоему выходит, что все, кому в войну не повезло с оккупантами встретиться, как-то так линию свою провели, что она должна была закончиться там и таким образом. Серафима на нее посмотрела как-то с жалостью даже - прости меня, мне будет трудно тебе объяснить. По тебе видно, что ты не танцуешь, а мне через движение проще. А Ирина ей в ответ нехорошо так усмехнулась - а ты, говорит, попробуй, трудно не значит невозможно. Серафима задумалась, голову стриженую рукой потерла - сразу видно, нет привычки без косы ходить, по затылку елозит оно, колется - ну хорошо, говорит, я попытаюсь. Так вот, когда идешь прямо, рано или поздно место для шага кончится, потому что что-то там будет, верно? Ирина молча лицо сделала - мол, продолжай - и Серафима договорила: ну так вот, иногда сразу видно, что человек идет, например, к обрыву, или хочет пройти под козырьком крыши, на котором снег навис, то можно даже предупреждать, и в этот раз ничего не случится, но если предупрежденный не возьмет в привычку смотреть вперед или вверх, то следующий раз случится обязательно, и предупредившего рядом уже не окажется. А бывает так, что казалось бы, ничего не предвещало этой беды, и человек вроде разумный и осторожный, и жизнь живет достойную, а все-таки его часть в этой случайности тоже есть. Ирина медленно так, с остановками, спрашивает - это какая же, говорит, часть? А Серафима ей - а вот ты меня остановила, когда я в коридор пошла, и за твое наставление тебе спасибо, потому что я без ума, без опыта, не понимала, что делаю, и теперь запомню и в следующий раз такой глупости не повторю. А когда ночью сестры пришли нас чаем мятным поить - кто-то ведь вставал. А тут все, кроме меня, не впервые. И не то чтобы это вина, потому что в бреду чего не натворишь, вон, койки-то к полу привинчены, и одежда на нас без завязок, и наверное, это не просто так. Но бред этот у каждой свой. И видим мы в нем не свою смерть, ту, которая нас от нашей настоящей смерти разлучить пытается. Победим - получим свою смерть, будет жизнь полная, как у звезды, покатившейся по небу. Сдадимся - и не будет ни смысла, ни толку во всем, что делали. Я не утерпела, возразила: ты меня прости, говорю, но за все разы, что я прививалась, смерти я в бреду не видала ни разу. Ками видела, всяких и разных, горний мир сколько раз видела, чужих смертей перевидала без счета, и чужих мертвых тоже - а такую смерть, которая за мной бы шла, не видела. Серафима плечом шевельнула - узнать смерть в лицо могут только святые и подвижники, и то не все. Владыка Виссарион, кстати, в рождественской проповеди об этом говорил, и отдельно говорил, что мудрость не в том, чтобы знать, что тебя ждет на твоем пути, а в том, чтобы знать свой путь и не терять его. Ирина щекой дернула - сестра, говорит, очнись, какой свой путь? Ну вот я росла в Тамани, думала выйти замуж за рыбака, держать рюмочную, родить детей и уйти в лиман, а где я и где Тамань, какая рюмочная, какие дети? Хотела рожать, а пришлось жизни лишать, хотела любить, а пришлось бить смертным боем, как бы я в эти руки детей взяла, как ими пищу трогать? А Фотиния из своего угла голос и подала - любовь, говорит, тоже разная бывает. И опять молчит. Ирина ей - ну да, конечно, сильно оккупанты нас любили, когда налеты свои планировали, тебе ли не знать. Отчего же, говорю, не любили, любили. Свою правду нам несли, свой порядок, свои правила. Самое ценное, что у людей во всякой земле бывает. От нелюбви такое не делается, от нелюбви отворачиваются и не смотрят, а тут... четыре больших доли в воздухе, это двенадцать часов, да невесть куда приземляться, да без поддержки с земли, сама посуди. Те две базы во фьордах не в счет, то не поддержка, то так... скорее для сердца, чем для дела. Она замерла, и смотрит на меня, как кошка на заборе. Потом засмеялась тихонько - вот, а говорили, что медички в тактике ничего не смыслят. И я ей посмеялась - да это не тактика, это логика. Думала, что уже и разошелся разговор, уж очень неприятный был. А Ирина опять до Серафимы приступила - ну хорошо, говорит, а эпидемии? Они тоже не случайные и тоже есть часть русских людей в том, что с ними произошло? А я ей вместо Серафимы отвечаю: - это ты не туда свой вопрос адресуешь, я тебе лучше на него отвечу. Во-первых, не случайны, и если бы не русская непролазная бытовая грязь и не скученность в рабочих бараках в городах, такой бы беды не случилось, так что и жадность заводчиков, и неряшество сельское - все свою роль сыграло. Так что в этом месте страна шла прямым путем к обрыву, и этот обрыв бы нашла не таким путем, так иным. А во-вторых, люди, в этом выросши, хорошую жизнь бы не приняли никак, им проще было умереть за право ее иметь, чем этим правом воспользоваться. И то, что поветрие их всех в воду свалило, еще не самый плохой вариант.
Она мне из угла своего - сестричка, милая, да что же хуже-то может быть? Война с революцией и то не так страшно. И тут как поплыло у меня перед глазами... я ее, за койку двумя руками держась, чтобы не подняться, и спрашиваю: - война, говоришь, не страшно? а если две? революция не страшно? а если тоже две? Да между войнами в промежутке, чтобы жизнь сладкой не казалась? А у самой на потолке, как на экране кинозала, разворачивается такое, что не приведи бог никому видеть: сперва люди, с обмотанными белым полотном лицами, кашляя кровью, идут сквозь белый же дым, не то туман, на вражеские позиции, чтобы убить тех, кто их убил, зная, что они мертвые уже, потом бесконечные рвы с мертвыми, которые при жизни от скелетов не отличались по виду, и дымные печи, в которых людей сжигали не переставая, как на заводском конвейере, а еще горожане, которые приезжали в деревню, чтобы с оружием у своих же последнее отобрать, и потом еще подвал какой-то, куда, как в преисподнюю, идет покойный император Николай Александрович с супругой и детьми... и понимаю я, что это охвостья ответа на мой вопрос, и вот этим мне делиться никак не надо, никогда и ни с кем.
И спокойно так, по возможности внятно, говорю - девоньки, встаньте кто-то, нажмите кнопку, как-то мне не очень. Открыла глаза от того, что мне по руке шлепали, вену искали. Ткнули сульфокамфокаин, за ним дифенгидрамин в мышцу плеча, и сказали лежать и не шевелиться, пока плеврит не поймала. Заодно всех остальных посмотрел инфекционист - молодцы, говорит, все победительницы. Отдыхайте. Уже засыпая, я подумала, что в этом случае дома-то у себя я бы, пожалуй, только руками развела. И уже окончательно вставая на горнюю тропку, решила себе напомнить доделать все-таки лодку, как домой доберусь.
----
* Красная Горка - воскресенье, следующее после пасхального
* время оплачиваемых дней после прививки, считающихся рабочими
-
-
09.05.2016 в 01:23-
-
09.05.2016 в 01:24-
-
09.05.2016 в 10:46-
-
09.05.2016 в 11:46-
-
09.05.2016 в 16:52Это... больно такое вытаскивать из коллективного бессознательного?
От видео дальше мороз по коже.
-
-
09.05.2016 в 16:57-
-
09.05.2016 в 17:15Может и конструированное - а на вид как само-живое растет. И шевелится-говорит соотвественно.
(Тут еще собирались быть некоторые рассуждательные слова, но как-то не договорились между собой, к сожалению. Так что просто признательность - и за тексты, и за пояснения к ним, и за то, что вослед за всем этим ко мне ходит.)
-
-
09.05.2016 в 22:50-
-
10.05.2016 в 11:33dinni
-
-
11.05.2016 в 11:16-
-
11.05.2016 в 15:42studentka_xsha
-
-
28.05.2016 в 03:40О как.
Спасибо.