Окончание.
Однако, чайник закипевший от печи к столу принесла, уряднику опустевшую кружку заново наполнила, себе подлила кипяточку и села смотреть, что же дальше будет. Пока их благонадежность делал опись записки и переписывал ее содержание в отрядительный лист, было тихо. Черный сидел к столу боком, глядел в печь, держал примочку у подбитого глаза; забияка Самослав прел на табурете спиной к двери; урядник, наклоня голову над листом, выводил ровные строчки казенным полууставом; я наблюдала всю эту живую картину и болтала ложкой в кружке; конверт стоял на подоконнике, прислоненный к оконному стеклу, за стеклом тусклый короткий предзимний денек перевалился за середину и поплелся к закату.
Черный молчал-молчал, да и шикнул сквозь зубы. Что, - спрашиваю, - жжется? С лавки встала, подошла, за подбородок его взяла, к свету развернула – вроде нежное все цело, однако промыть не помешает. Ну и пошла в споднюю* часть за очанкой, у меня ее полный туесок берестяной с поздних зажинков стоял насушеный, да и куда ж без нее по зиме-то: то деточке грудной носик промыть занадобится, то кому из баб печной уголек в глаз отскочит, то девка за водой побежит не одевшись, глядь – и ангина к вечеру готова, а старикам так вообще бы ее и зорю в доме держать круглый год, да всем ведь лень… Принесла, третий раз корья с соломой нагребла на губешку, уголек подсунула, чайник сверху прицепила… в припечный ларь поглядела с тоской, весь припас за сегодня прикончу, завтра в лес идти придется, то еще счастье такие прогулки после зимовея. Очанку в горшочек крошу руками, и Черного спрашиваю - и куда же надо было в камни тринол-то класть, чтоб тебе так в глаз отсветило?
Черный, отняв примочку от глаза и прижав к нему кулак, высказался, перемежая слова шипением и посвистыванием: - у, ссс… вот тут он подумал, да, и хорошо, цт, подумал, куда надо положил, и старательный, шшшштт…, точно положил, не перекосил, и довернул ровно как надо, зззссс… -помолчал, подышал и сказал, глядя на меня здоровым глазом - короче, так, на пальцах, я тебе не объясню, а сейчас тебе там делать нечего, весной покажу, перед Горием.
Ага, понятно, говорю – а сама в горшочек кипяток налила, блюдце на него пристроила, и пошла к горке серебряную ложку искать, куда-то я ее положила… наверняка на место, найти б теперь это место… а без нее в глаз заливать очанку неудобно, пипеток-то нет у меня, не больничка все-таки.
Пока копалась по ящичкам горки, Чёрный со своего места голос и подал – хозяйка, говорит, если ты за серебряной ложкой пошла, то найди лучше ножик, а то я тебе свой дам, ложка у тебя наверняка чищеная, и либо она меня попортит, либо я ее, давай не будем. Ну, я и не стала. Бабье у меня в сподней части на крюке висит, а в бабьем лекарский ножик есть, с него накапать тоже можно, особенно если привычка есть.
Пока возилась-обряжалась, урядник с отрядительным листом работу закончил и к забияке обратился. Так, Самослав Северинович, если вы грамотны, то прочтите объяснения, записанные с ваших слов, если нет, то вам их прочтет хозяйка дома. Забияка грамоту знал. Прочел, согласился, и под руководством урядника написал под объяснением: с моих слов записано верно, мною прочитано и понято, число и свои имя-фамилию. Урядник лист у него забрал, откашлялся и встал в рост. Так, - сказал – начинаю разъяснять участникам событий их права и обязанности. Самослав Северинович, ваши действия квалифицируются, как нарушение общественного порядка и прав граждан на моральные потребности, в зависимости от решения суда вы будете наказаны или штрафом, или общественным порицанием*. Кроме того, хранитель Тропы памяти имеет право подать частный иск в установленном законом порядке, за моральный, материальный и физический ущерб, который вы ему нанесли.
Хранитель Тропы памяти, известной так же как Смертные камни, вы намерены оформлять частный иск к нарушителю? Черный посмотрел на урядника как на блаженного и спросил – Донат Мирович, а толку в этом иске? Что я могу с него взять в возмещение ущерба? Потный тельник, что ли? Вид у него при этом был самый генеральский, несмотря на подбитый глаз, драную одежду и юный вид. Забияка кинул на Черного косой взгляд, исполненный такого недружелюбия, что в теплом воздухе горней дунуло затхлым холодом давно не топленого кута. Я поспешила вмешаться, пока они мне в доме беспорядка не наделали – оно конечно много бы не успели натворить, но мне тут потом жить, а спать в доме, где драка была, удовольствие небольшое.
Ваша благонадежность, - сказала я врастяжечку – вы если закончили, то давайте уже я своими делами займусь да вот пострадавшего обихожу, а то вам до города еще путь, а уже за окном сереет, по темноте добираться сейчас радость маленькая, да и простудите… арестанта-то. Черный на меня глянул едва не с нежностью, как собака на мясо… ну, думаю, влипла, еще с тобой мне отношения выяснять в своем-то доме, кто тут гость, а кто хозяин… ну да ладно, не впервой. Объяснялись уже… во взаимной любови-то. Давно дело было и не тут, да мне помнится, верно, и он не забыл.
Урядник глянул за окно, быстро собрал бумаги, руки арестованного опять закрутил в вязку и вышел с ним за порог, в вечерний мерзкий туман с привкусом мятых огуречных листьев, мелиссы и руты. Я заметила Черному – однако, наследил ты, пока шел, широко и густо. Он в ответ только плечами пожал: - кому мешает, пусть не ходят, кому не мешает, и так пройдут. Я согласилась: – и то верно. Взяла чайник, отлила лекарский нож кипятком над тазом, где мокли утрешние кружки в содовом растворе, и с чистым ножом поднялась в горню, промывать глаз оружной руке смерти. Дала ему в руку чистую тряпку, велела держать у виска, и стала по ножу лить ему в глаз теплый напар очанки. Черпала деревянной ложкой, поскольку цедить было лень, а к деревянной ложке пареная трава пристанет сама, так что напар ли, отвар, будет чистым, без сора. Ну, пролила, прокапала, велела мокрую тряпку к глазу приложить и так сидеть. А пока сидит, чтоб молчать не тяжело, спросила – так, для разговора: - судиться то не стал… побрезговал, что ли? Он криво ухмыльнулся ближней ко мне половиной рта – ну тебя тут и правда к земле прижало… совсем забыла, как люди живут, что ли? Настал мой черед плечами пожимать – да нет… интересно было, что ты себе об этом думаешь. Черный глянул на меня из-под тряпки как на стрекозу, присевшую на ружейную мушку – ну, поинтересуйся, я отвечу даже. Ну, раз так… хочешь по порядку – будет тебе по порядку, мне не лень. Развернулась я к нему лицом и спросила - скажи мне, гость, отчего ты не стал судиться со своим обидчиком и не захотел принимать уплату за ущерб и виру за обиду.
А он мне и сказал – а то тебе, хозяйка, и без меня ведомо. Обидчик мой из тех, кто взять может больше, чем имеет сам, и оттого брать с него виру и уплату – только руки марать и честь свою пятнать, а она у меня не одежа, за три года не износится, за три юкса* не поменяешь. Да ты и сама так сделала, помнишь ведь. И дом твой помнит – и как дружок твой тебе подсобил на зиму без припаса и без денег остаться, и как ты зиму той травой питалась, которой мне синяк вытравила, и как вместо дров камнями печку топила*, и как весной на порог выпала, на ногах не устояв, и как земля твой поклон приняла и с тех пор тебя кормит… ну и мои камни меня не оставили, я их своей кровью употчевал, пока к тебе шел, думаю, они на место встанут не позже завтрашнего утра.
Я только вздохнула. Послушай, говорю – то дело было давнее и не твое, а человеческое, откуда ж тебе знать, или рассказал кто? Он мне улыбнулся – хорошо так, ясно, как настоящий совсем – и говорит: да конверт на окне и сказал. От дорогого, небось, конверт-то?
Я озадачилась: - чего это он мне дорогой? Его тут и не было сколько времени, и видеть его я не хочу, и вестям от него не рада. Черный покивал задумчиво – вижу, что не рада. Конверт вон на окне с утра стоит, все открыть не соберешься, если б тебя с души не воротило при взгляде на него, мне б сюда ходу не было. Давай уж, отвечу тебе добром за добро, должным быть не люблю, а принудить тебя мне было нечем, помогала ты мне по собственной воле, не от страха и не от стыда. Сунул мне в руки мокрую тряпку и, пока я думала, куда ее из рук деть, схватил с окна конверт и его открыл, я и айкнуть не успела. Прочел внимательно, два раза даже, глянул на меня озорно, как уличный музыкант на ярмарке, когда он кому-нито соберется петь одному, да так, чтобы всю толпу проняло… бери бумагу, говорит, пиши. Ну, что оставалось – взяла бумагу, перо, села писать.
Он надо мной встал, как школьный учитель, и продиктовал едва не по слогам.
Дорогой, точнее, дорого обошедшийся бывший друг мой!
Благодарю за теплые слова, среди которых особенно ценны слова веры в меня и в мои силы. Действительно, если судьбе будет угодно избавить меня в будущем от таких друзей, каким мне были Вы, все остальные житейские ситуации, включая наводнения, землетрясения, ураганы, засухи, войну и революцию, я вполне способна пережить без особых потерь и трудностей, тем более, что терять мне особо нечего, а к трудностям мне не привыкать, за что я благодарю судьбу и людей, в числе которых Вы, несомненно, занимаете не последнее место.
За сим желаю вам здравствовать достаточно долго, чтобы мы разминулись в том числе и в последнем пути, на что я надеюсь особо, поскольку слишком уважаю обе руки Смерти, с которой Вы меня едва не познакомили, и не хотела бы делить их прикосновения, ценные для меня, с Вами, тем человеком, который обеспечил мне столько переживаний, обошедшихся в разы дороже, чем все то доброе, что Вы сделали и попытались сделать для меня.
Есения.
Забрал лист у меня из рук, приложил на минутку к печке, чтобы просохло, сложил и убрал в тот самый конверт. Подмигнул мне – вот и все, говорит, и можно не читать, что он там тебе понаписал. Сам отнесу, не поленюсь в руки передать. Ты же со мной весь день провозилась, хоть я и не просил, ну так и мне часом отдариться незазорно. Бывай, медсестричка.
Дверь открыл, в сумерки шагнул – и пропал.
Я посмотрела на чайник, почему-то захихикала, махнула рукой и пошла мыть кружки. Все четыре.
_______________________________
*сподняя, или нижняя, часть (в которой пол заметно ниже уровня печки) – используется как кладовая для предметов ежедневной надобности, небольшого запаса условно устойчивых к порче продуктов для приготовления пищи, которые, все же, лучше хранить в относительно прохладном месте – свежие овощи, мед, орехи, крупы, мука и прочее; там же обычно располагают запас питьевой воды, рукомойник, таз для мытья посуды, соду, щелок и прочее.
Горняя, или горница, она же верхняя или жилая, начинается выше уровня печки, и поэтому в ней постоянно тепло, по крайней мере, для минимально одетого (во что-то, кроме бельевой сорочки) человека. Еще выше (и дальше горницы от двери) расположен закут, или кут, спальное место хозяев дома. (правда, эти же словом назывют и выгородку в сенях для скота). Подняться на чердак и в холодную светлицу можно только из сподней части дома, это позволяет рациональнее использовать тепло топящейся печи.
*общественное порицание – процедура, явно происходящая от средневекового наказания стоянием у позорного столба, исполняется час в день после работы в определенном судом месте, куда каждый желающий может прийти и высказать осужденному на общественное порицание, чем он провинился именно перед данным желающим. Безопасность осужденного при этом обеспечивают два рядовых сотрудника полиции (чтобы высказывания претензий не перешли в мордобой)
*юкс – просторечное и даже жаргонное название денежной единицы.
* камнями топить печку – прием людей, дошедших до предела нищеты и не имеющих ни денег купить дров, ни сил выйти в лес их заготовить. Делается это так: собирается щебень с железнодорожного полотна, его закладывается полная печь, разжигается растопкой – и огонь горит до тех пор, пока со щебня выгорает мазут; это история на несколько часов, после чего печь, заполненная щебнем, остывает очень медленно, сохраняя дом теплым более долгое время, чем при сгорании дров. Готовить в такой печи нельзя, до тех пор, пока она не будет очищена от продуктов сгорания нефтяных фракций, но как правило, когда хозяин дома доходит до идеи топить камнями, готовить в доме уже нечего давно и прочно.
Однако, чайник закипевший от печи к столу принесла, уряднику опустевшую кружку заново наполнила, себе подлила кипяточку и села смотреть, что же дальше будет. Пока их благонадежность делал опись записки и переписывал ее содержание в отрядительный лист, было тихо. Черный сидел к столу боком, глядел в печь, держал примочку у подбитого глаза; забияка Самослав прел на табурете спиной к двери; урядник, наклоня голову над листом, выводил ровные строчки казенным полууставом; я наблюдала всю эту живую картину и болтала ложкой в кружке; конверт стоял на подоконнике, прислоненный к оконному стеклу, за стеклом тусклый короткий предзимний денек перевалился за середину и поплелся к закату.
Черный молчал-молчал, да и шикнул сквозь зубы. Что, - спрашиваю, - жжется? С лавки встала, подошла, за подбородок его взяла, к свету развернула – вроде нежное все цело, однако промыть не помешает. Ну и пошла в споднюю* часть за очанкой, у меня ее полный туесок берестяной с поздних зажинков стоял насушеный, да и куда ж без нее по зиме-то: то деточке грудной носик промыть занадобится, то кому из баб печной уголек в глаз отскочит, то девка за водой побежит не одевшись, глядь – и ангина к вечеру готова, а старикам так вообще бы ее и зорю в доме держать круглый год, да всем ведь лень… Принесла, третий раз корья с соломой нагребла на губешку, уголек подсунула, чайник сверху прицепила… в припечный ларь поглядела с тоской, весь припас за сегодня прикончу, завтра в лес идти придется, то еще счастье такие прогулки после зимовея. Очанку в горшочек крошу руками, и Черного спрашиваю - и куда же надо было в камни тринол-то класть, чтоб тебе так в глаз отсветило?
Черный, отняв примочку от глаза и прижав к нему кулак, высказался, перемежая слова шипением и посвистыванием: - у, ссс… вот тут он подумал, да, и хорошо, цт, подумал, куда надо положил, и старательный, шшшштт…, точно положил, не перекосил, и довернул ровно как надо, зззссс… -помолчал, подышал и сказал, глядя на меня здоровым глазом - короче, так, на пальцах, я тебе не объясню, а сейчас тебе там делать нечего, весной покажу, перед Горием.
Ага, понятно, говорю – а сама в горшочек кипяток налила, блюдце на него пристроила, и пошла к горке серебряную ложку искать, куда-то я ее положила… наверняка на место, найти б теперь это место… а без нее в глаз заливать очанку неудобно, пипеток-то нет у меня, не больничка все-таки.
Пока копалась по ящичкам горки, Чёрный со своего места голос и подал – хозяйка, говорит, если ты за серебряной ложкой пошла, то найди лучше ножик, а то я тебе свой дам, ложка у тебя наверняка чищеная, и либо она меня попортит, либо я ее, давай не будем. Ну, я и не стала. Бабье у меня в сподней части на крюке висит, а в бабьем лекарский ножик есть, с него накапать тоже можно, особенно если привычка есть.
Пока возилась-обряжалась, урядник с отрядительным листом работу закончил и к забияке обратился. Так, Самослав Северинович, если вы грамотны, то прочтите объяснения, записанные с ваших слов, если нет, то вам их прочтет хозяйка дома. Забияка грамоту знал. Прочел, согласился, и под руководством урядника написал под объяснением: с моих слов записано верно, мною прочитано и понято, число и свои имя-фамилию. Урядник лист у него забрал, откашлялся и встал в рост. Так, - сказал – начинаю разъяснять участникам событий их права и обязанности. Самослав Северинович, ваши действия квалифицируются, как нарушение общественного порядка и прав граждан на моральные потребности, в зависимости от решения суда вы будете наказаны или штрафом, или общественным порицанием*. Кроме того, хранитель Тропы памяти имеет право подать частный иск в установленном законом порядке, за моральный, материальный и физический ущерб, который вы ему нанесли.
Хранитель Тропы памяти, известной так же как Смертные камни, вы намерены оформлять частный иск к нарушителю? Черный посмотрел на урядника как на блаженного и спросил – Донат Мирович, а толку в этом иске? Что я могу с него взять в возмещение ущерба? Потный тельник, что ли? Вид у него при этом был самый генеральский, несмотря на подбитый глаз, драную одежду и юный вид. Забияка кинул на Черного косой взгляд, исполненный такого недружелюбия, что в теплом воздухе горней дунуло затхлым холодом давно не топленого кута. Я поспешила вмешаться, пока они мне в доме беспорядка не наделали – оно конечно много бы не успели натворить, но мне тут потом жить, а спать в доме, где драка была, удовольствие небольшое.
Ваша благонадежность, - сказала я врастяжечку – вы если закончили, то давайте уже я своими делами займусь да вот пострадавшего обихожу, а то вам до города еще путь, а уже за окном сереет, по темноте добираться сейчас радость маленькая, да и простудите… арестанта-то. Черный на меня глянул едва не с нежностью, как собака на мясо… ну, думаю, влипла, еще с тобой мне отношения выяснять в своем-то доме, кто тут гость, а кто хозяин… ну да ладно, не впервой. Объяснялись уже… во взаимной любови-то. Давно дело было и не тут, да мне помнится, верно, и он не забыл.
Урядник глянул за окно, быстро собрал бумаги, руки арестованного опять закрутил в вязку и вышел с ним за порог, в вечерний мерзкий туман с привкусом мятых огуречных листьев, мелиссы и руты. Я заметила Черному – однако, наследил ты, пока шел, широко и густо. Он в ответ только плечами пожал: - кому мешает, пусть не ходят, кому не мешает, и так пройдут. Я согласилась: – и то верно. Взяла чайник, отлила лекарский нож кипятком над тазом, где мокли утрешние кружки в содовом растворе, и с чистым ножом поднялась в горню, промывать глаз оружной руке смерти. Дала ему в руку чистую тряпку, велела держать у виска, и стала по ножу лить ему в глаз теплый напар очанки. Черпала деревянной ложкой, поскольку цедить было лень, а к деревянной ложке пареная трава пристанет сама, так что напар ли, отвар, будет чистым, без сора. Ну, пролила, прокапала, велела мокрую тряпку к глазу приложить и так сидеть. А пока сидит, чтоб молчать не тяжело, спросила – так, для разговора: - судиться то не стал… побрезговал, что ли? Он криво ухмыльнулся ближней ко мне половиной рта – ну тебя тут и правда к земле прижало… совсем забыла, как люди живут, что ли? Настал мой черед плечами пожимать – да нет… интересно было, что ты себе об этом думаешь. Черный глянул на меня из-под тряпки как на стрекозу, присевшую на ружейную мушку – ну, поинтересуйся, я отвечу даже. Ну, раз так… хочешь по порядку – будет тебе по порядку, мне не лень. Развернулась я к нему лицом и спросила - скажи мне, гость, отчего ты не стал судиться со своим обидчиком и не захотел принимать уплату за ущерб и виру за обиду.
А он мне и сказал – а то тебе, хозяйка, и без меня ведомо. Обидчик мой из тех, кто взять может больше, чем имеет сам, и оттого брать с него виру и уплату – только руки марать и честь свою пятнать, а она у меня не одежа, за три года не износится, за три юкса* не поменяешь. Да ты и сама так сделала, помнишь ведь. И дом твой помнит – и как дружок твой тебе подсобил на зиму без припаса и без денег остаться, и как ты зиму той травой питалась, которой мне синяк вытравила, и как вместо дров камнями печку топила*, и как весной на порог выпала, на ногах не устояв, и как земля твой поклон приняла и с тех пор тебя кормит… ну и мои камни меня не оставили, я их своей кровью употчевал, пока к тебе шел, думаю, они на место встанут не позже завтрашнего утра.
Я только вздохнула. Послушай, говорю – то дело было давнее и не твое, а человеческое, откуда ж тебе знать, или рассказал кто? Он мне улыбнулся – хорошо так, ясно, как настоящий совсем – и говорит: да конверт на окне и сказал. От дорогого, небось, конверт-то?
Я озадачилась: - чего это он мне дорогой? Его тут и не было сколько времени, и видеть его я не хочу, и вестям от него не рада. Черный покивал задумчиво – вижу, что не рада. Конверт вон на окне с утра стоит, все открыть не соберешься, если б тебя с души не воротило при взгляде на него, мне б сюда ходу не было. Давай уж, отвечу тебе добром за добро, должным быть не люблю, а принудить тебя мне было нечем, помогала ты мне по собственной воле, не от страха и не от стыда. Сунул мне в руки мокрую тряпку и, пока я думала, куда ее из рук деть, схватил с окна конверт и его открыл, я и айкнуть не успела. Прочел внимательно, два раза даже, глянул на меня озорно, как уличный музыкант на ярмарке, когда он кому-нито соберется петь одному, да так, чтобы всю толпу проняло… бери бумагу, говорит, пиши. Ну, что оставалось – взяла бумагу, перо, села писать.
Он надо мной встал, как школьный учитель, и продиктовал едва не по слогам.
Дорогой, точнее, дорого обошедшийся бывший друг мой!
Благодарю за теплые слова, среди которых особенно ценны слова веры в меня и в мои силы. Действительно, если судьбе будет угодно избавить меня в будущем от таких друзей, каким мне были Вы, все остальные житейские ситуации, включая наводнения, землетрясения, ураганы, засухи, войну и революцию, я вполне способна пережить без особых потерь и трудностей, тем более, что терять мне особо нечего, а к трудностям мне не привыкать, за что я благодарю судьбу и людей, в числе которых Вы, несомненно, занимаете не последнее место.
За сим желаю вам здравствовать достаточно долго, чтобы мы разминулись в том числе и в последнем пути, на что я надеюсь особо, поскольку слишком уважаю обе руки Смерти, с которой Вы меня едва не познакомили, и не хотела бы делить их прикосновения, ценные для меня, с Вами, тем человеком, который обеспечил мне столько переживаний, обошедшихся в разы дороже, чем все то доброе, что Вы сделали и попытались сделать для меня.
Есения.
Забрал лист у меня из рук, приложил на минутку к печке, чтобы просохло, сложил и убрал в тот самый конверт. Подмигнул мне – вот и все, говорит, и можно не читать, что он там тебе понаписал. Сам отнесу, не поленюсь в руки передать. Ты же со мной весь день провозилась, хоть я и не просил, ну так и мне часом отдариться незазорно. Бывай, медсестричка.
Дверь открыл, в сумерки шагнул – и пропал.
Я посмотрела на чайник, почему-то захихикала, махнула рукой и пошла мыть кружки. Все четыре.
_______________________________
*сподняя, или нижняя, часть (в которой пол заметно ниже уровня печки) – используется как кладовая для предметов ежедневной надобности, небольшого запаса условно устойчивых к порче продуктов для приготовления пищи, которые, все же, лучше хранить в относительно прохладном месте – свежие овощи, мед, орехи, крупы, мука и прочее; там же обычно располагают запас питьевой воды, рукомойник, таз для мытья посуды, соду, щелок и прочее.
Горняя, или горница, она же верхняя или жилая, начинается выше уровня печки, и поэтому в ней постоянно тепло, по крайней мере, для минимально одетого (во что-то, кроме бельевой сорочки) человека. Еще выше (и дальше горницы от двери) расположен закут, или кут, спальное место хозяев дома. (правда, эти же словом назывют и выгородку в сенях для скота). Подняться на чердак и в холодную светлицу можно только из сподней части дома, это позволяет рациональнее использовать тепло топящейся печи.
*общественное порицание – процедура, явно происходящая от средневекового наказания стоянием у позорного столба, исполняется час в день после работы в определенном судом месте, куда каждый желающий может прийти и высказать осужденному на общественное порицание, чем он провинился именно перед данным желающим. Безопасность осужденного при этом обеспечивают два рядовых сотрудника полиции (чтобы высказывания претензий не перешли в мордобой)
*юкс – просторечное и даже жаргонное название денежной единицы.
* камнями топить печку – прием людей, дошедших до предела нищеты и не имеющих ни денег купить дров, ни сил выйти в лес их заготовить. Делается это так: собирается щебень с железнодорожного полотна, его закладывается полная печь, разжигается растопкой – и огонь горит до тех пор, пока со щебня выгорает мазут; это история на несколько часов, после чего печь, заполненная щебнем, остывает очень медленно, сохраняя дом теплым более долгое время, чем при сгорании дров. Готовить в такой печи нельзя, до тех пор, пока она не будет очищена от продуктов сгорания нефтяных фракций, но как правило, когда хозяин дома доходит до идеи топить камнями, готовить в доме уже нечего давно и прочно.
очень вовремя получилось
Так, Самослав Северинович, если вы грамотны, то прочтите объяснения, записанные с ваших слов, если нет, то вам их прочтет хозяйка дома. Забияка грамоту знал.
Вот тут мне стало вдруг интересно: а какой там вообще процент грамотных?
Досада, ой, какой интересный мир! Потому что у нас (ну, я только по своему окружению судить могу, конечно), разобраться в инструкции к механизму _хотя_бы_за_день_ способны не более половины тех, кто может свободно читать книги...
Ой, ну, то есть, мир вообще очень интересный, даже безотносительно грамотности
Финал вызывает некоторые вопросы. Можно?
Если Есению так плющило от этого письма, почему бы не сжечь его нафиг в печи? Тем обрезав все концы. Не хотела/не могла концы обрезать?
Почему позволила Черному письмо за себя диктовать, да еще такое витиеватое, честно говоря, даже обидно за героиню стало. Такая тетка, с характером, цельная, сильная, и вдруг пишет под диктовку полное горечи письмо, разукрашенное словесными кренделями... и кому! Чтобы он, прочитав, как ей из-за него хреново, ухмыльнулся, или пожалел, или что? Чтобы отвял? Как бы не так, такое многословное письмо - предполагает дальнейшее общение. Чтобы отвял, надо просто не отвечать...
Что-то отблагодарил ее Черный как-то... не того... Я понимаю, он тварь далеко не благодатная, но он ведь правда хотел отблагодарить, а не подставить?
Или я ваще ничего не поняла...
Таким образом, она застывает в точке неустойчивого равновесия, и оказывается в ситуации, любой выход из которой - ХУЖЕ. И откладывает принятие решения, зная при этом, что отложенное решение обойдется дороже, чем могло бы, будь оно принято раньше - пятью минутами, часом, днем... Мне доводилось видеть такие письма, не вскрытые годами, в конвертах, выцветающих между рамами, именно в деревенских домах. Нечасто - но доводилось.
Таким образом, приняв решение за героиню, Черный оказывает ей услугу, а избавляя ее от необходимости читать письмо, в котором не написано ничего хорошего, и которое наверняка больно задевает за и так неприятные воспоминания - оказывает вторую, чем восстанавливает равновесие к числу услуг оказанных ею ему: примочка и промывание глаза. Ну и третья - отнести письмо адресату - это ответная услуга за то, что он вообще смог войти в ее дом.
По содержанию письма, продиктованного Черным, можно попробовать, если хочется, восстановить суть того, что написал Есении ее дорогой, который ей дорого обошелся
Таким образом, приняв решение за героиню, Черный оказывает ей услугу
Приняв какое решение? Написать ответ?
По содержанию письма, продиктованного Черным, можно попробовать, если хочется, восстановить суть того, что написал Есении ее дорогой, который ей дорого обошелся
Хех, тут я, похоже, пропустила мяч. Пойду перечитывать.
К стыду своему, обнаружила, что это далеко не единственный рассказ, а есть еще несколько, которых я, балда, не заметила. Пойду-ка ознакомлюсь.
Но! Эта вещь правда читается как полноценный рассказ, и может быть совершенно самостоятельной вещью. Что очень-преочень здорово.
Черный невероятно похож на наших с соавтором полуночных. Блин. Прям узнаю!как мне Черный нравится - сил нет.
Вот я тоже как представлю реакцию этого.. недешёвого, когда ему Чёрный ответ лично в лапки передаст - и веселюсь самым невежливым образом.
Я еще хорошо помню, что такое письмо в конверте в условиях... бедной на события жизни. Одно у меня... так и лежит, да. Но это в сторону.
И отдельное спасибо еще - за то письмо, Черным надиктованное. Чую, предстоит мне в этом году еще общаться с одним... дорого обошедшимся... А так вот после истории и думать есть в какую сторону.
этак выходит, что Самослав этот не за "верни жену нехороший" культовое сооружение взрывал. это он виноватого нашел, лично Черного и карать пошел?
вспомнилось еще про камни - как бурно растущие подростковые организмы на таких камнях голубей жарили... не полезно, но нажористо. и разнообразие в рационе хоть какое-то.
Таким образом, приняв решение за героиню, Черный оказывает ей услугу
Приняв какое решение? Написать ответ?
Для начала - вскрыть конверт. Это тоже решение, и не из простых.
Если он диктует ей ответ, вообще какой-нибудь ответ - значит, дорогой, который недешевый по итогам, в письме написал такое, что наработал на личное рандеву с Черным, который, так на минуточку, оружная рука смерти и дух насилия. Если, диктуя ответ, Черный не дает Есении письмо для прочтения, то он знает, что диалога между ней и отправителем быть не может, за полной его бессмысленностью с обеих сторон. Знает потому, что уже встречался с Есенией в других каких-то обстоятельствах ("объяснялись во взаимной любови") и немного в курсе ее личных качеств - и еще потому, что хорошо представляет себе логику действий и личные качества второй стороны (ты и сама так делала <как он у нее на глазах>) и прекрасно понимает, что даже дав ей прочитать это письмо, он не получит не только ее целиком, но и какой-либо прибыли для себя. Самое большее, что он мог сделать, благодаря конверту - это войти к ней в дом, но и то в состоянии просителя, нуждающегося в помощи. Ну и дальше игра идет, с его стороны, за восстановление паритета.
А камни... да, камни... у нас такие же растущие организмы в Вечном Огне гренки и сосиски периодически себе жарят.
Да, то, что сделал Черный - действительно, услуга и помощь.
про то, как печь топить камнями, я бы догадался, наверное. только я этой печи не видел... ну, полноценную печь я только недавно увидел.
и вот об это - о мелкие, не сразу заметные, детали - я в отдельном восторге. во-первых, я так вообще не умею, а во-вторых, это очень рельефно. и в-третьих, оно ценно само по себе. как информация.
Камнями топят и тут (не все и не постоянно - но бывает), но обычно так топят буржуйки во времянках на огородах, возделанных самозахватом, вдоль железнодорожного полотна.
Вообще, все детали, которые я в этом цикле привожу, взяты с натуры и если не проделаны своими руками хотя бы раз, то по крайней мере я видела, как это при мне делается.
это я понял как раз, в смысле про детали. это была та деревня, в которой ты летовала?