Гость у меня сегодня не из местных. Из города пришел. Он у меня не в первый раз, и погода самая его, он всегда в такую приходит: ноябьские сумерки с растворенной в воздухе мелкой ледяной пылью. Кто бы другой кашлял и дальше своего носа не видел, и все добрые люди сидят сейчас по домам около печи с рукодельем да греют ноги - а этому, наоборот, самая подходящая погода для дальних прогулок.
Он в дурном настроении, да оно и понятно: его подопечный от него отказался. Гость поводит плечом - и тень от его крыла прикрывает ему щеку и глаз, делая из его лица совсем уж трагическую и неживую личину.
-Что, говорю, вот так прямо и отказался? словами вслух?
Гость мнется - ну, почти. Просто... - махнув рукой, он забирается в складки одежды куда-то за пазуху, и достает нечто мягко светящееся, туманное, размером с перепелиное яйцо.
Я приглядываюсь... - Погоди, так это же...
- Ну да. - Гость мрачно кивает, - счастливый боб, указатель на счастливый билет лотереи. Это я ему сделал.
- Так, - киваю я - вижу, сделано на совесть, и штука недешевая.
Гость опять кивает и мрачнеет еще больше.: - Ну да... недешевая. Но он и заработал, все честно.
Я роняю из рук деревянную ложку, которой собиралась мешать тесто на оладьи. - Послушай, но как, объясни мне, он мог ТАКОЕ заработать в такой дыре, как Л-ск? На это же половину Л-ска скупить можно.
Гость опускает голову почти к доске столешницы и оттуда бубнит. Только хороший слух позволяет мне не переспрашивать его на каждой фразе.
-Год тому назад я ему кинул под ногу камень, он пропорол сапог - и не успел за обозом, и потому остался с матерью, а она у него... характерная, в общем. От нее в округе все собаки шарахаются, что уж про людей говорить. Она не умерла в одиночестве и не прокляла его.
Два года назад я его толкнул под руку - и он облил пивом девушку, с которой хотел познакомиться, она ушла с праздника и... в общем, сейчас замужем за другим, но его мать из нее не тянула жилы и не пила кровь, и он не мучился их ссорами.
Полгода назад я столкнул его нос к носу с их местным пьяницей, тот его обругал по черному и бросил в него грязью, просто так. Он вернулся домой - и не пошел в ученики столяра, у него не сорвалась стамеска и он не потерял пальцы.
Три месяца назад явился ему лично и погрозил пальцем, когда он хотел проситься в услужение к городскому судье, он онемел - и упустил случай; ему не проломили голову ночью, срывая зло, дружки Каина, которого судья сбыл на каторгу.
Я спас его жизнь только за эти два года четырежды, не говоря уже о разных мелочах. Но это моя работа, я был обязан это делать для него. Мне только неделю назад сказали, что я ему должен... в общем, много чего должен. Примерно половину Л-ска. Я. Ему. Я собрал все, что у меня было, сделал... вот... привесил ему в волосы, как положено... Я думал, он с утра пойдет искать счастья на площадь, как четыре раза перед тем - а там как раз фортунщик с лотерейкой... он и пошел. Только не счастья искать. Пришел, представляешь, на площадь, и в ноги священнику - бряк. Пузом в грязь прямо. Прими, говорит, мою жизнь, я ей все равно распорядиться не умею. Ну его, как водится, из лужи-то подняли, на помост поставили, догола раздели, всего обрили, водой окатили, в белое обрядили, да в монастырской телеге на подворье и увезли. Я потом в сточной канаве полдня копался, боб вылавливал.
Гость поднимает голову и передергивается. Я его понимаю: теперь его начальство по голове не погладит. Да и в зеркало ему теперь смотреть... то еще удовольствие, как бы пятнами не пошел, как морской зверь октопус из книжки, со стыда-то.
Я вздыхаю, откладываю ложку, встаю на лавку и достаю с полки жестяную коробку. В ней цигарки из плауна с вишневым цветом, от смертного стыда и от перегрева, хоть на солнце хоть в бане - первое дело. Подаю гостю коробку с цигарками, выкатываю из печи уголек, цепляю железной ложкой, подношу. Он достает одну, прикуривает, выдыхает дым и вместе с ним изрядный клуб стыда, как-то весь становится светлее - и продолжает, уже не в стол, а оборотясь ко мне и смотря мне в лицо
- знаешь, я одного не понимаю: первый раз за все время, что его знаю, видел, как он в небо смотрел: в монастырской телеге сидя, в белом, враспояску, всю жизнь потеряв - сидит, в небо смотрит и улыбается. Счастливый... как в детстве, когда мяч сам первый раз катил. Вот чего он, а?
Я вздыхаю, отворачиваюсь к печи, мажу сковороду, лью тесто... и пока первые оладьи шипят на всю избу, шепчу себе под нос - Жизнь потеряв, говоришь... а она была у него, жизнь-то?
Переворачиваю оладьи, поворачиваюсь к гостю и отвечаю - думаю, он решил, что как раз сейчас жить и начнет.
Гость вздрагивает, роняет окурок на колено, обжигается и тянется за новой цигаркой.
Он в дурном настроении, да оно и понятно: его подопечный от него отказался. Гость поводит плечом - и тень от его крыла прикрывает ему щеку и глаз, делая из его лица совсем уж трагическую и неживую личину.
-Что, говорю, вот так прямо и отказался? словами вслух?
Гость мнется - ну, почти. Просто... - махнув рукой, он забирается в складки одежды куда-то за пазуху, и достает нечто мягко светящееся, туманное, размером с перепелиное яйцо.
Я приглядываюсь... - Погоди, так это же...
- Ну да. - Гость мрачно кивает, - счастливый боб, указатель на счастливый билет лотереи. Это я ему сделал.
- Так, - киваю я - вижу, сделано на совесть, и штука недешевая.
Гость опять кивает и мрачнеет еще больше.: - Ну да... недешевая. Но он и заработал, все честно.
Я роняю из рук деревянную ложку, которой собиралась мешать тесто на оладьи. - Послушай, но как, объясни мне, он мог ТАКОЕ заработать в такой дыре, как Л-ск? На это же половину Л-ска скупить можно.
Гость опускает голову почти к доске столешницы и оттуда бубнит. Только хороший слух позволяет мне не переспрашивать его на каждой фразе.
-Год тому назад я ему кинул под ногу камень, он пропорол сапог - и не успел за обозом, и потому остался с матерью, а она у него... характерная, в общем. От нее в округе все собаки шарахаются, что уж про людей говорить. Она не умерла в одиночестве и не прокляла его.
Два года назад я его толкнул под руку - и он облил пивом девушку, с которой хотел познакомиться, она ушла с праздника и... в общем, сейчас замужем за другим, но его мать из нее не тянула жилы и не пила кровь, и он не мучился их ссорами.
Полгода назад я столкнул его нос к носу с их местным пьяницей, тот его обругал по черному и бросил в него грязью, просто так. Он вернулся домой - и не пошел в ученики столяра, у него не сорвалась стамеска и он не потерял пальцы.
Три месяца назад явился ему лично и погрозил пальцем, когда он хотел проситься в услужение к городскому судье, он онемел - и упустил случай; ему не проломили голову ночью, срывая зло, дружки Каина, которого судья сбыл на каторгу.
Я спас его жизнь только за эти два года четырежды, не говоря уже о разных мелочах. Но это моя работа, я был обязан это делать для него. Мне только неделю назад сказали, что я ему должен... в общем, много чего должен. Примерно половину Л-ска. Я. Ему. Я собрал все, что у меня было, сделал... вот... привесил ему в волосы, как положено... Я думал, он с утра пойдет искать счастья на площадь, как четыре раза перед тем - а там как раз фортунщик с лотерейкой... он и пошел. Только не счастья искать. Пришел, представляешь, на площадь, и в ноги священнику - бряк. Пузом в грязь прямо. Прими, говорит, мою жизнь, я ей все равно распорядиться не умею. Ну его, как водится, из лужи-то подняли, на помост поставили, догола раздели, всего обрили, водой окатили, в белое обрядили, да в монастырской телеге на подворье и увезли. Я потом в сточной канаве полдня копался, боб вылавливал.
Гость поднимает голову и передергивается. Я его понимаю: теперь его начальство по голове не погладит. Да и в зеркало ему теперь смотреть... то еще удовольствие, как бы пятнами не пошел, как морской зверь октопус из книжки, со стыда-то.
Я вздыхаю, откладываю ложку, встаю на лавку и достаю с полки жестяную коробку. В ней цигарки из плауна с вишневым цветом, от смертного стыда и от перегрева, хоть на солнце хоть в бане - первое дело. Подаю гостю коробку с цигарками, выкатываю из печи уголек, цепляю железной ложкой, подношу. Он достает одну, прикуривает, выдыхает дым и вместе с ним изрядный клуб стыда, как-то весь становится светлее - и продолжает, уже не в стол, а оборотясь ко мне и смотря мне в лицо
- знаешь, я одного не понимаю: первый раз за все время, что его знаю, видел, как он в небо смотрел: в монастырской телеге сидя, в белом, враспояску, всю жизнь потеряв - сидит, в небо смотрит и улыбается. Счастливый... как в детстве, когда мяч сам первый раз катил. Вот чего он, а?
Я вздыхаю, отворачиваюсь к печи, мажу сковороду, лью тесто... и пока первые оладьи шипят на всю избу, шепчу себе под нос - Жизнь потеряв, говоришь... а она была у него, жизнь-то?
Переворачиваю оладьи, поворачиваюсь к гостю и отвечаю - думаю, он решил, что как раз сейчас жить и начнет.
Гость вздрагивает, роняет окурок на колено, обжигается и тянется за новой цигаркой.
Марриса, заходите, еще насыплю
Я иногда боюсь в ноябре, когда тени среди людей ходят.
и спасибо, я их теперь, ноябрьских гостей... думать буду
спасибо.
люблю Ваш слог
Не приведи господь такая радость на тебя прицепится, и начнет опекать, а ты и не знаешь.
красиво и очень вовремя
"Ликоподийное нанесение добра и причинение пользы".
Да-с.
а про "традиционную целительскую практику" где можно читать?
банановых корокпривязывания подушек? Например, сверхъестественно выяснить, что именно понимает объект заботы под "удачей и счастьем"?