Утром, щурясь от зажженного медицинской сестрой света, я приняла градусник и решила пока не просыпаться, десять-то минут у меня всяко было на то, чтобы руки-ноги в покое собрать, а там, глядишь, и голова вернется. И правда, через десять минут, когда градусники собирали, я уже проморгалась и сразу начала заправлять постель. Ну не заправлять - так, в порядок приводить, По правилам, к обходу надо было быть готовой, то есть, умытой и прибранной, постель привести в опрятный вид и одеться так, чтобы легко предъявить все скарификаты без лишней волокиты. Так что оделась я в стяжку, юбку и чулки, а поверх стяжки шаль накинула, у меня была старенькая шелковая с собой, уже не шаль, а так - узор весь выцвел и углы поехали, но обработку ультрафиолетом выдерживает без проблем, а больше в больнице что и нужно. Глядя за мной, и Нежата оделась и прибрала постель, а кроме нас в палате было еще десять женщин, одна Нежатина ровня, две лет по двадцать пять, трое теток между двадцатью и сорока, явно местных городских, судя по цвету лица, у питерских кожу ни с чем не спутаешь, прозрачные они, как из тумана сделаны, и возраст у них никогда не поймешь. Еще две монахини, моя примерно ровня, да одна совсем седая, явно за пять десятков ей, и одна совсем ребенок, непонятно, есть ли двенадцать лет. Стали знакомиться - оно конечно и пустопорожнее занятие, однако чем-то же время заполнить надо, чтобы не молчком сидеть и не в стенку перед собой смотреть. Седая представилась первой, оказалась тоже инокиня, Ирина, у них свои имена, греческие. Остальные две были Фотиния и Серафима. Ирина приехала из Лодейнопольского монастыря, а Фотиния и Серафима - из Староладожского. Местные тетки были вовсе не тетки, а полицейские чины из отдела охраны нравственности, поручики Кондратьева и Петропавловская и капитан Беклемишева. Когда вся палата просмеялась, Ирина попросила прощения за неуместное веселье и спросила, не назовут ли они имена все-таки, а то по фамилиям неловко будет друг друга звать, если вакцина одна и попадаем в один бокс. Беклемишева покачала головой - имена назвать, мол, конечно, можно, но в один бокс мы вряд ли попадем, потому что прививать нам надо что-то отдельное и редкое, и такую прививку сейчас вроде очень редко кому ставят. Я и заинтересовалась - а нельзя ли поточнее, что за вакцина, у меня полный набор, мне интересно, которая ваша? Беклемишева подошла ко мне, протянула руку - Ева, будем знакомы. Я ответила, руку пожимая - Есения Легкоступова, старший прапорщик медслужбы в отставке, чумная стража Волховского района Петербургской области. Две другие представились тоже, Петропавловская оказалась Томяна, а Кондратьева - Утельяна. Утельяна и спросила, прививали ли меня вакциной Пандора, и если да, то как оно. А, говорю, да, прививали, не бойтесь, она даже легче энцефалитной, колют тоже под лопатку, и скарификат красивый, кудрявая веточка в рамке над квадратиком, не стыдно в бане показать. Они и разулыбались обе. Я их спрашиваю - и чего это ее вам вдруг? Ева замялась - да не вдруг. Отдел защиты нравственности, ты же понимаешь, что это. Я покивала - ну как не понять. Вся Сенная ваша, и от Рузовской до Бронницкой тоже ваше все, а еще Коломня есть, а то еще Наличная улица, опять же, которая в Гавани, и берег речки Смоленки там же, повидала я их на практике в медучилище, как же. Ну вот, Ева говорит, там и не хочешь, а намотаешь на себя, пока в кутузку тащишь безбилетных-то*. А Томяна вздохнула - а еще, говорит, они кусаются. Я покивала - да, говорю, тогда надо, конечно, раз кусаются. Парвус дело такое, подцепишь, так мало-то не покажется, да и зостер тоже шутить не будет. Вы только потом смотрите не простывайте, ну да вам расскажут все.
Обнялись мы, я им удачи пожелала и легкого труда, они мне тоже, да и к коечкам своим отошли. Тут медсестра пришла - девочки, чумная стража, идите английскую соль* пить. И мы с инокинями пошли к сестринскому посту.
Там стояли уже мерки с разведенным раствором, кроме нас подошло еще шесть мужчин, четверо тоже монахи, а двое светские, но не военные. Выпив свое, мы вернулись в палату, там нас смешочком встретили - ну, говорит одна из молодых, вот вы и представились, понятно, кто с кем вместе лежать будет. Я эту затейницу-то одернула - надеюсь, говорю, лежать из нас никто в итоге не будет, и слово это забудь до выписки, лежат-то, милая, на каталке в коридоре под простыней, вот так.
Тем временем в палату вкатилась тележка, на ней предметные стеклышки, стеклянные трубочки, пробойнички, банка с ватой и бутыль со спиртом, а за ней вошла медсестра: девочки, подходим по одной, подаем пальчики, левая рука, безымянный палец, не боимся, это быстро и не больно. Я в угол-то посмотрела - малАя сидит ни жива, ни мертва. Я поднялась, первая к каталке подошла, руку протянула - девочки, говорю, прощенья прошу, что так вперед лезу, только давайте до завтрака тянуть не будем, кому сегодня завтракать еще можно, а нам четверым после английской соли чем свободней дорога в конце коридора, тем лучше, а то мало ли. Ну, все похихикали, она у всех кровь быстро забрала и увезла тележечку, а мы продолжили знакомиться, хотя понятно было, что еще до вечера разгонят всех по разным боксам. Шутница оказалась учительницей начальных классов женской благотворительной школы при доме призрения в Лесном, и прививали ей ДДТ, так что Нежате была компания. Молчаливая ее сверстница представилась археологом, и прививали ей окопную лихорадку, потому что она переводилась с лабораторной работы на полевую, и улыбалось ей следующее лето провести по пояс в яме. А малАя, которая сидела в углу и капала слезами на коленки себе, была работница на городской очистной, и ей предстояло прививать сначала ДДТ, а на следующий год окопную лихорадку, а потом, если выживет, то собачье бешенство и полный набор кокков, потому как встречи с крысами в коллекторах были обязательным рабочим обстоятельством для них. И это при том, что работу ей это обеспечивало только на пять лет, а после шестнадцати годов ей работу предстояло менять так и так, потому как на городских очистных работают только доростки, взрослому невозможно пролезть везде, где требуется чистка. А что такие вакцины в этом возрасте прививать не положено – так этот вопрос решается на высоких уровнях, потому как больнице тоже очистные в порядке содержать надо, и куда бы они делись, привьют. Этой отвод дадут – так ее за ворота, новую на ее место, и вперед, сначала в больничку на прививку, потом в канализационный люк со скребком и вороточком.
Мы это все послушали, попримолкли... вот, говорю, про что марксистам-то надо орать во все горло, а не плакатами у рестораций махать да в газетах картинки мерзкие на полицию тискать. А Ева вроде и не мне в ответ, а так, в воздух, мерно так и ровно, говорит - статус доростка введен именно затем, чтобы они сами выбирали, дети они или взрослые, работать им и семью кормить или на родителей надеяться. И марксисты на этот счет сказать ничего не могут, поскольку все, что могли, они уже шестьдесят лет назад сказали и сделали. Помолчали мы, потом Ирина с лица позеленела - видать, соль до места добежала - встала, вышла и вернулась через небольшое время, как раз к обходу.
Врач-иммунолог пришла, на нас всех посмотрела, быстро сказала, что по чумной страже отвода никому нет, все молодцы, можно переходить в санкомнату и готовиться к помещению в бокс, вещи собрать в коробки, подписать и отдать сестре на пост. На ДДТ все три барышни тоже молодцы, можно проходить в клизменную и готовиться к процедуре, потом тоже можете переодеваться. Потом строго так оглядела палату по-над листком и спрашивает: девочки, которые на вакцинацию ПаНДоРА, кто из вас Петропавловская? Томяна отозвалась, и доктор ей сказала строго так – придете через неделю, со свежим анализом крови на гемоглобин, сейчас я допуска к прививке не даю. Томяна на товарок посмотрела, они друг другу руками развели, и она осталась сидеть на койке, дожидать конца обхода. Доктор посмотрела в листок еще раз, подтвердила допуск археологу на прививку окопной лихорадки, передала листок сестре, пожелала всем удачи и вышла. Мы с Фотинией бегом побежали в туалет, Серафима подумала и пошла за нами, а когда я вернулась, Томяна уже шла по коридору на выход, передо мной остановилась и пожелала мне удачи.
Тем временем Нежата вернулась из клизменной, красная до ушей, за ней приползла малАя, вся нареванная, учительница, звали ее Урма, пришла после всех и с порога спросила – а завтрак-то будет? Я ей говорю – спокойно, милая, сейчас переоденемся, потом вам киселек дадут черничный, а нам льняное толокно, вот и будет тебе завтрак, а больше сейчас не надо, хорошо не будет. И правда, нас позвали в санкомнату. В санкомнате для нас были положены семь коробок, карандаш, простые белые рубахи и байковые раскидушки. Я стяжку и шаль быстренько сняла, переоделась в рубаху, раскидушку поверх накинула, стянула через низ все, что было, и в коробку сложила, а шаль на руку намотала – шелк же тонкий, поди угадай, сколько его там. Предъявить, так отберут наверняка, а без него будет первые сутки трудно. А потом уж, как в бокс поместят, отбирать не станут, а под кварцевой лампой его подержать - и чистый, микроорганизмы ультрафиолет не любят, он им злой. Повернулась к остальным-то, смотрю – а у Ирины во всю спину картинка выбита, да не простая: пантера в прыжке. Я к ней наклонилась – никак, говорю, тоже воевала? Она мне – точно так, говорит, в разведбатальоне Таманской дивизии, но то дело прошлое и я свое покаяние понесла и прощена. Остальные тоже свое штатское сняли, запаковали, ангельское надели, взялись мы за руки, Ирина прочла «Верую» за нас за всех, а мы беззвучно за ней повторяли, затем обнялись все, попросили друг у друга прощения на всякий случай и пошли в бокс располагаться. Коечки заняли, постели застлали себе и пошли за толокном. Еда-то оно не больно радостная, да остальное сейчас будет точно лишним. Выходя в буфетную, я увидела, как в санкомнату зашли мужчины, и через небольшое время из-за двери стало слышно то же самое «верую» в четыре голоса. Я подумала и взяла себе лишний стакан воды, чтоб внутре оно разбухло получше, авось хоть сколько-то водички удержится в первый день. Оставалось три часа в боксе выждать, пока толокно за кишечник зацепится – и можно вакцину принимать.
Прилегли мы, я Ирину и спрашиваю – извини, говорю, мое любопытство, хочу тебя спросить, как служилая служилую. Она вздохнула так – а что же, говорит, спрашивай, дальше нас-то не уйдет. Слушай, говорю, вот если ты в Таманской дивизии служила, ты же откуда-то из тех краев родом должна быть. Верно, отвечает, астраханская я. Ты же, говорю, старше меня лет на десять, значит, санмероприятия после эпидемии должна была если не глазами видеть, то на слуху застать, как оно было? Она и замолчала. Я думала, вообще отвечать не станет, а она мне, помолчав, в обратку вопрос задала – тебе говорит про нас рассказывать или про турок? Да мне, говорю, все интересно, историю эпидемий нам рассказывали мало и коротко, на Саяне уже, перед первой вакцинацией.
Вздохнула она – ну, слушай, говорит. Похороны-то в воду тут на северах выглядят чистыми, потому что лодку в большую воду снесло, волнами расхлестало, а дальше рыба подчистит. Я вставила – не рыба, говорю, в море крабы в основном, а по омутам и раки. Она мне – неважно, главное, что тело загнить сильно не успеет, прежде чем напитается водой и утонет. И даже если их много, болтаются они какое-то время вполводы, всплывают ненадолго и потом ложатся на дно, и на том и все. А на Каспии и Черном море все иначе. Во-первых, таких плавней, как там, тут у вас даже на Вуоксе нет, там одни плавни как две Вуоксы, а плавней там больше одних, и называются они лиманы. Они и сами-то по лету загнить могут без посторонней помощи, а если их лодками с мертвыми телами забить, представь себе, что будет. Ну как что будет, говорю – смрад будет на десятки вёрст вокруг, рой мух до неба будет, шакалы и степные волки будут… Верно, говорит, и волки, отожравшись на мертвечине, начнут нападать на людей. Фотиния со своей коечки голос подала: как же волки к мертвым в лодки доберутся, они же в воде? Ирина к ней голову повернула – они плавать умеют, и хорошо. А если лодок много, то плыть и не придется. Да, говорю, жуткое дело, и как же справлялись люди с этим? Ну первый раз, - Ирина говорит – за нас турки справились. Послали свою разведку и зажгли лиманы. А как же узнали, что это турецкая разведка, а не, скажем, местные? – Серафима спрашивает. А Ирина говорит – да очень просто узнали. Турки после того границу закрыли. Во как, говорю – а это-то как выяснилось? А контрабандистов русских они постреляли, говорит. То все торговали, и закон им не мешал, а тут ни один не вернулся, следующие ушли и тоже сгинули. А через сколько-то недель они подкинули на заставы сколько-то отрубленных голов, и к каждой привязали официальный указ о закрытии границ, на турецком и русском, мол, мерзкие вы язычники, что ругаются над своими мертвыми, не предавая их ни земле, ни огню. И дел у нас с вами никаких не будет, и человеческих слов вы недостойны, и недостойны ничего, кроме свинца и огня. Так что кроме их разведки некому. Поэтому во время второго поветрия в лодки в моих краях клали большие камни в ноги покойным, чтобы лодки оседали почти по самый борт. Но и этого не хватило, потому что мертвое тело всплывает, когда лодка тонет, и когда их по воде, даже большой, много носит, оказывается скверно. В тот раз черкесы и чеченцы эту беду решили: залили воду нефтью сверху и зажгли, море горело две недели, потом все выгорело, а что не выгорело, то утонуло. А к третьему поветрию уже научились на мертвых глиняные крашеные запястья с заупокойной молитвой оттиснутой надевать, и на грудь класть кресты из глины – и тащить легче, чем камень, и на дно кладет верней. Там и сейчас так делают, но только с моряками и рыбаками, а остальных хоронят в землю и в огонь, по достоинству и чести.
Как раз на этом медсестричка пришла, уже в костюме и маске, с лоточком, а в лоточке шприцы с вакциной. Из-под маски веселым голосом таким – это кто тут у меня в огонь и землю собрался? И воды не дождетесь, не надейтесь, у нас вакцина свежая. Сам укол поганый, под кожу в живот выше пупка, место противное, болючее, да в мыщцу эту вакцину никак нельзя, раньше уже проверяли, абсцессов много и бубоны образуются у многих привитых, саму по себе чумную вакцину можно, а эту никак, зато она пять лет действует, а не год. Уколола она нас, удачи всем пожелала, ангелами назвала – и ушла. Тут Серафима и говорит – а что сейчас будет? Я к ней повернулась на койке-то, я у окна себе место заняла, а она у двери, от меня справа, и спрашиваю – ты первый раз, что ли? Она мне – ну да, вместо покойной сестры из нашей обители, сказали, что надо кого-то Фотинии в пару, я и поехала, собиралась быстро, даже не спросила, чего ждать. А, говорю, ну спрашивать уже поздно, ты молись и смотри, что тебе бог даст, а когда все кончится, доктор придет, анализ крови сделает и если вакцина привилась, то тебе нанесут скарификат красивый, два крылышка, одно как птичье, на самом деле крыло архангела, а второе нетопырье, в знак победы человечес… людской силы и божьего водительства над болезнью. Выговорила последнее еле-еле, чую – язык не слушается. В добрый час, девки, говорю. Потолок надо мной повернулся сначала вправо, потом вверх, и мне открылось небо.
--
*английская соль - сульфат магния, сильное слабительное, в этом случае оно дается, как часть схемы, защищающей от поноса и связанного с ним обезвоживания.
*билет - здесь - патент на занятие проституцией.
Обнялись мы, я им удачи пожелала и легкого труда, они мне тоже, да и к коечкам своим отошли. Тут медсестра пришла - девочки, чумная стража, идите английскую соль* пить. И мы с инокинями пошли к сестринскому посту.
Там стояли уже мерки с разведенным раствором, кроме нас подошло еще шесть мужчин, четверо тоже монахи, а двое светские, но не военные. Выпив свое, мы вернулись в палату, там нас смешочком встретили - ну, говорит одна из молодых, вот вы и представились, понятно, кто с кем вместе лежать будет. Я эту затейницу-то одернула - надеюсь, говорю, лежать из нас никто в итоге не будет, и слово это забудь до выписки, лежат-то, милая, на каталке в коридоре под простыней, вот так.
Тем временем в палату вкатилась тележка, на ней предметные стеклышки, стеклянные трубочки, пробойнички, банка с ватой и бутыль со спиртом, а за ней вошла медсестра: девочки, подходим по одной, подаем пальчики, левая рука, безымянный палец, не боимся, это быстро и не больно. Я в угол-то посмотрела - малАя сидит ни жива, ни мертва. Я поднялась, первая к каталке подошла, руку протянула - девочки, говорю, прощенья прошу, что так вперед лезу, только давайте до завтрака тянуть не будем, кому сегодня завтракать еще можно, а нам четверым после английской соли чем свободней дорога в конце коридора, тем лучше, а то мало ли. Ну, все похихикали, она у всех кровь быстро забрала и увезла тележечку, а мы продолжили знакомиться, хотя понятно было, что еще до вечера разгонят всех по разным боксам. Шутница оказалась учительницей начальных классов женской благотворительной школы при доме призрения в Лесном, и прививали ей ДДТ, так что Нежате была компания. Молчаливая ее сверстница представилась археологом, и прививали ей окопную лихорадку, потому что она переводилась с лабораторной работы на полевую, и улыбалось ей следующее лето провести по пояс в яме. А малАя, которая сидела в углу и капала слезами на коленки себе, была работница на городской очистной, и ей предстояло прививать сначала ДДТ, а на следующий год окопную лихорадку, а потом, если выживет, то собачье бешенство и полный набор кокков, потому как встречи с крысами в коллекторах были обязательным рабочим обстоятельством для них. И это при том, что работу ей это обеспечивало только на пять лет, а после шестнадцати годов ей работу предстояло менять так и так, потому как на городских очистных работают только доростки, взрослому невозможно пролезть везде, где требуется чистка. А что такие вакцины в этом возрасте прививать не положено – так этот вопрос решается на высоких уровнях, потому как больнице тоже очистные в порядке содержать надо, и куда бы они делись, привьют. Этой отвод дадут – так ее за ворота, новую на ее место, и вперед, сначала в больничку на прививку, потом в канализационный люк со скребком и вороточком.
Мы это все послушали, попримолкли... вот, говорю, про что марксистам-то надо орать во все горло, а не плакатами у рестораций махать да в газетах картинки мерзкие на полицию тискать. А Ева вроде и не мне в ответ, а так, в воздух, мерно так и ровно, говорит - статус доростка введен именно затем, чтобы они сами выбирали, дети они или взрослые, работать им и семью кормить или на родителей надеяться. И марксисты на этот счет сказать ничего не могут, поскольку все, что могли, они уже шестьдесят лет назад сказали и сделали. Помолчали мы, потом Ирина с лица позеленела - видать, соль до места добежала - встала, вышла и вернулась через небольшое время, как раз к обходу.
Врач-иммунолог пришла, на нас всех посмотрела, быстро сказала, что по чумной страже отвода никому нет, все молодцы, можно переходить в санкомнату и готовиться к помещению в бокс, вещи собрать в коробки, подписать и отдать сестре на пост. На ДДТ все три барышни тоже молодцы, можно проходить в клизменную и готовиться к процедуре, потом тоже можете переодеваться. Потом строго так оглядела палату по-над листком и спрашивает: девочки, которые на вакцинацию ПаНДоРА, кто из вас Петропавловская? Томяна отозвалась, и доктор ей сказала строго так – придете через неделю, со свежим анализом крови на гемоглобин, сейчас я допуска к прививке не даю. Томяна на товарок посмотрела, они друг другу руками развели, и она осталась сидеть на койке, дожидать конца обхода. Доктор посмотрела в листок еще раз, подтвердила допуск археологу на прививку окопной лихорадки, передала листок сестре, пожелала всем удачи и вышла. Мы с Фотинией бегом побежали в туалет, Серафима подумала и пошла за нами, а когда я вернулась, Томяна уже шла по коридору на выход, передо мной остановилась и пожелала мне удачи.
Тем временем Нежата вернулась из клизменной, красная до ушей, за ней приползла малАя, вся нареванная, учительница, звали ее Урма, пришла после всех и с порога спросила – а завтрак-то будет? Я ей говорю – спокойно, милая, сейчас переоденемся, потом вам киселек дадут черничный, а нам льняное толокно, вот и будет тебе завтрак, а больше сейчас не надо, хорошо не будет. И правда, нас позвали в санкомнату. В санкомнате для нас были положены семь коробок, карандаш, простые белые рубахи и байковые раскидушки. Я стяжку и шаль быстренько сняла, переоделась в рубаху, раскидушку поверх накинула, стянула через низ все, что было, и в коробку сложила, а шаль на руку намотала – шелк же тонкий, поди угадай, сколько его там. Предъявить, так отберут наверняка, а без него будет первые сутки трудно. А потом уж, как в бокс поместят, отбирать не станут, а под кварцевой лампой его подержать - и чистый, микроорганизмы ультрафиолет не любят, он им злой. Повернулась к остальным-то, смотрю – а у Ирины во всю спину картинка выбита, да не простая: пантера в прыжке. Я к ней наклонилась – никак, говорю, тоже воевала? Она мне – точно так, говорит, в разведбатальоне Таманской дивизии, но то дело прошлое и я свое покаяние понесла и прощена. Остальные тоже свое штатское сняли, запаковали, ангельское надели, взялись мы за руки, Ирина прочла «Верую» за нас за всех, а мы беззвучно за ней повторяли, затем обнялись все, попросили друг у друга прощения на всякий случай и пошли в бокс располагаться. Коечки заняли, постели застлали себе и пошли за толокном. Еда-то оно не больно радостная, да остальное сейчас будет точно лишним. Выходя в буфетную, я увидела, как в санкомнату зашли мужчины, и через небольшое время из-за двери стало слышно то же самое «верую» в четыре голоса. Я подумала и взяла себе лишний стакан воды, чтоб внутре оно разбухло получше, авось хоть сколько-то водички удержится в первый день. Оставалось три часа в боксе выждать, пока толокно за кишечник зацепится – и можно вакцину принимать.
Прилегли мы, я Ирину и спрашиваю – извини, говорю, мое любопытство, хочу тебя спросить, как служилая служилую. Она вздохнула так – а что же, говорит, спрашивай, дальше нас-то не уйдет. Слушай, говорю, вот если ты в Таманской дивизии служила, ты же откуда-то из тех краев родом должна быть. Верно, отвечает, астраханская я. Ты же, говорю, старше меня лет на десять, значит, санмероприятия после эпидемии должна была если не глазами видеть, то на слуху застать, как оно было? Она и замолчала. Я думала, вообще отвечать не станет, а она мне, помолчав, в обратку вопрос задала – тебе говорит про нас рассказывать или про турок? Да мне, говорю, все интересно, историю эпидемий нам рассказывали мало и коротко, на Саяне уже, перед первой вакцинацией.
Вздохнула она – ну, слушай, говорит. Похороны-то в воду тут на северах выглядят чистыми, потому что лодку в большую воду снесло, волнами расхлестало, а дальше рыба подчистит. Я вставила – не рыба, говорю, в море крабы в основном, а по омутам и раки. Она мне – неважно, главное, что тело загнить сильно не успеет, прежде чем напитается водой и утонет. И даже если их много, болтаются они какое-то время вполводы, всплывают ненадолго и потом ложатся на дно, и на том и все. А на Каспии и Черном море все иначе. Во-первых, таких плавней, как там, тут у вас даже на Вуоксе нет, там одни плавни как две Вуоксы, а плавней там больше одних, и называются они лиманы. Они и сами-то по лету загнить могут без посторонней помощи, а если их лодками с мертвыми телами забить, представь себе, что будет. Ну как что будет, говорю – смрад будет на десятки вёрст вокруг, рой мух до неба будет, шакалы и степные волки будут… Верно, говорит, и волки, отожравшись на мертвечине, начнут нападать на людей. Фотиния со своей коечки голос подала: как же волки к мертвым в лодки доберутся, они же в воде? Ирина к ней голову повернула – они плавать умеют, и хорошо. А если лодок много, то плыть и не придется. Да, говорю, жуткое дело, и как же справлялись люди с этим? Ну первый раз, - Ирина говорит – за нас турки справились. Послали свою разведку и зажгли лиманы. А как же узнали, что это турецкая разведка, а не, скажем, местные? – Серафима спрашивает. А Ирина говорит – да очень просто узнали. Турки после того границу закрыли. Во как, говорю – а это-то как выяснилось? А контрабандистов русских они постреляли, говорит. То все торговали, и закон им не мешал, а тут ни один не вернулся, следующие ушли и тоже сгинули. А через сколько-то недель они подкинули на заставы сколько-то отрубленных голов, и к каждой привязали официальный указ о закрытии границ, на турецком и русском, мол, мерзкие вы язычники, что ругаются над своими мертвыми, не предавая их ни земле, ни огню. И дел у нас с вами никаких не будет, и человеческих слов вы недостойны, и недостойны ничего, кроме свинца и огня. Так что кроме их разведки некому. Поэтому во время второго поветрия в лодки в моих краях клали большие камни в ноги покойным, чтобы лодки оседали почти по самый борт. Но и этого не хватило, потому что мертвое тело всплывает, когда лодка тонет, и когда их по воде, даже большой, много носит, оказывается скверно. В тот раз черкесы и чеченцы эту беду решили: залили воду нефтью сверху и зажгли, море горело две недели, потом все выгорело, а что не выгорело, то утонуло. А к третьему поветрию уже научились на мертвых глиняные крашеные запястья с заупокойной молитвой оттиснутой надевать, и на грудь класть кресты из глины – и тащить легче, чем камень, и на дно кладет верней. Там и сейчас так делают, но только с моряками и рыбаками, а остальных хоронят в землю и в огонь, по достоинству и чести.
Как раз на этом медсестричка пришла, уже в костюме и маске, с лоточком, а в лоточке шприцы с вакциной. Из-под маски веселым голосом таким – это кто тут у меня в огонь и землю собрался? И воды не дождетесь, не надейтесь, у нас вакцина свежая. Сам укол поганый, под кожу в живот выше пупка, место противное, болючее, да в мыщцу эту вакцину никак нельзя, раньше уже проверяли, абсцессов много и бубоны образуются у многих привитых, саму по себе чумную вакцину можно, а эту никак, зато она пять лет действует, а не год. Уколола она нас, удачи всем пожелала, ангелами назвала – и ушла. Тут Серафима и говорит – а что сейчас будет? Я к ней повернулась на койке-то, я у окна себе место заняла, а она у двери, от меня справа, и спрашиваю – ты первый раз, что ли? Она мне – ну да, вместо покойной сестры из нашей обители, сказали, что надо кого-то Фотинии в пару, я и поехала, собиралась быстро, даже не спросила, чего ждать. А, говорю, ну спрашивать уже поздно, ты молись и смотри, что тебе бог даст, а когда все кончится, доктор придет, анализ крови сделает и если вакцина привилась, то тебе нанесут скарификат красивый, два крылышка, одно как птичье, на самом деле крыло архангела, а второе нетопырье, в знак победы человечес… людской силы и божьего водительства над болезнью. Выговорила последнее еле-еле, чую – язык не слушается. В добрый час, девки, говорю. Потолок надо мной повернулся сначала вправо, потом вверх, и мне открылось небо.
--
*английская соль - сульфат магния, сильное слабительное, в этом случае оно дается, как часть схемы, защищающей от поноса и связанного с ним обезвоживания.
*билет - здесь - патент на занятие проституцией.
-
-
03.04.2015 в 13:52-
-
03.04.2015 в 16:09