Сжали в этот раз рано, как лето на ущерб покатилось, уж весь хлеб в овине был, а еще и яблоки не дозрели. Ну пока обмолот, пока дележка* - мне в селе делать нечего, я короб с полосами в горку убрала, склянки-горшки намыла, собралась, да в лес и подалась. До ночи вернусь - и славно, а нет, так в лесу заночую и ладно. А и что мне: раскидушка при себе, кофта шерстяная под нее тоже есть, на пригорках пока сухо, а под елками так вообще как в избе, тепло и не дует. Сегодня черника, завтра брусника, а есть еще шиповник, шикша*, грибы уже пошли, липовые орешки созрели... в конце лета без прибытка не вернешься, даже если совсем без глаз и все памороки* соплями вышли.
Начала я с нового леса, пошарилась там дней несколько, домой-то каждый вечер прибегала, а потом собралась уже серьезно, с сидором, с фляжкой, с плащом прорезиненым, с шерстяным мешком, чтоб ноги сунуть если спать, сухарей взяла, орехов... в общем, надолго пошла. И поскольку пошла надолго, кошель с документами на себя тоже повесила, чтоб если что, добры люди, когда найдут, знали, кого на сером конике проводили* Через новый лес, по песку, потом через болото, потом мимо яблонь - и в старый лес. Тропа-то нахожена, я по ней шла и шла, думала, где понравится, там и сверну, шла-то не столько за прибытком, сколько от людей отдохнуть, устала я от них за год, а еще в город ехать, а там их не село, а гораздо больше. Иду себе и иду, а свернуть все не хочется и не хочется... да что ж, думаю, такое. Дай-ка сама своей волей решу, где мне с тропы сходить - глядь, а от тропы тропинка уходит. Ну, думаю, раз так, то мне туда. Ой, дура баба дура, когда не баба, так сразу дура, сколь раз сказано было и Арьяной и другими, и сама сколь раз другим говорила - ничего нет хуже чем естеству своей волей перечить, как упрешься, так вечно или своей рукой наворотишь такое, что потом в три лопаты не раскидать, или вопрешься куда век бы не ходить... ну и вперлась. Тропа короткая, аршин пятнадцать, недолго текла и на полянку выплеснулась, а полянка не светлая, хоть и небо над ней, не лес. Полянка явно топтаная, травы на ней нет, а растет горец-спорыш, пастушья сумка, да при камнях пижма с воробейником, а по краям, как водится, крапива жгучая и крапива глухая* - а больше ничего Посреди полянки четыре камня, а на дальнем краю ивы. И у конца тропы, где она в полянку втекает, черемуха. Подошла я к камням - ну так и есть, кострище между ними и в камнях за кострищем палка-варюля. Значит, где-то котелок спрятан, и ручей недалеко. Пошла за камни, к ивам.... А на ивах все ветки в ниточках. И за ивами слышу - вода лопочет, негромко но четко, значит, мелкая и чистая, на песке и с камешками. Посмотрела по сторонам - вижу, за ивами вправо не дорожка, а так... проход. Не проход даже, а пролом. И след человеческий, с каплями крови. И кровь уже побурелая, и след несвежий, сныть и хвощ успели где приподняться, а где и почернеть. Я по следу дошла - смотрю, лежит, краля. Юбку с сорочкой завернула аккуратно, чтоб не залить, полотенце подстелила, под ним хороший такой пучок мха, лило из нее как из зарезанной, пока было чему литься, сама аж прозрачная как туман - однако, еще дышит. Кровь, понятно, в кожу вкипела за сутки-то, однако то не самая большая беда. Я на нее посмотрела, из скатки* вылезла, сидор с плеча скинула, где стояла бросила, лямку распустила, кружку выдернула, с ней в руке развернулась и бегом-бегом до ручья, дельный нож на бегу из ножон дернула, уже не до церемоний было, траву перед собой размахивала как придется, до воды было недолго, шагов двести, ручеек и правда славный, чистый, с белым песочком на дне, с плоскими камнями, хоть мойся, хоть стирайся, хоть пей, я кружкой черпанула из него и назад, пришла, вижу - еще дышит, я кружку поставила наземь, из фляжки сколько надо отмерила, тем же ножом размешала, подошла к ней, голову подняла, стала поить... ой, горюшко. С кружки ей уже никак, а ложки нет у меня. Так я ее голову себе на ноги положила, с ножа сколько-то залила в губы, подождала, потом еще залила. Она глаза и открыла - а в глазах верхни земли уже во всю ширь видны, а в них весна и яблоневый цвет. На меня смотрит, улыбается - спа... спасибо, те... тенька, говорит. Ниточку, говорит, привяжи на иву за мою беду. Спокойно, говорю, еще сама привяжешь все куда захочешь, ты ж не за тем сюда шла. Если б за тем, ты б налево пошла, я вас, заполошных, знаю. Слева-то от поляны небось овраг, и в овраге в песке себе уголок выкопать* много сил не надо, а если вверх копать*, то и закапывать не придется, с дождями само оплывет, так? Да ты не отвечай, я сама знаю, что так. Сейчас я тебе еще водички дам, потом схожу принесу тебе помыться, потом попробуем к камням подойти, костер сделаем, положу тебя в тепле, потом посмотрим. Ну во фляжке то у меня было... такое... я на себя делала, так ей тоже подошло, смотрю, даже вроде меньше прозрачная становится. Сходила к ручью, перешла через него, нашла моху, часть намочила чтоб текло с него, часть так оставила, пришла к ней, обтерла, смотрю на полотенце - ну так и есть, внутри-то у нее шевелился уж наверное. А сейчас и правда осталось только ниточку на иву привязать да, если не жаль, бубенец оставить поиграться. С ним-то все ясно уже, а вот с мамкой его незадавшейся еще ничего не понятно. Встать, спрашиваю, можешь? Она подумала - не знаю, говорит, могу ли, но встану, раз не легла. Я посмотрела на нее - не, говорю, так не пойдет. Скатку раскатала, рядом с ней постелила, перекатила ее на плащ и до костра потянула на плаще. Дотянула, снова напоила, вижу, дышит, спрашиваю - котелок-то где ты спрятала? - она глазами показала, я пошла в ту сторону, глянула - и правда, висит на ветке, к стволу повернут, без привычки и не разглядишь. Небольшенький такой, кругленький, тонкая стальная прессовка заводская японская, почти вечный, на три кружечки, в каждом доме такой есть, наверное. У меня так точно есть, когда себе чего-то на скорую руку сварить надо на один-два раза, как раз он в дело и идет. Посмотрела, не осталось ли следов свара - нет, помыто чисто, с золой, аж блестит, аккуратная больше меры, ведь небось когда мыла котелок-то, в глазах уже круги плясали и звезды из них сыпались горстями, на таком-то сроке женский горький свар пить... Да что уж теперь, ладно. Принесла воды, глянула ее еще раз, руки потрогала, горло, лоб, юбку с сорочкой ей приподняла - сухо, не течет больше, нечему течь. Ну и похвалила ее - ты, говорю, молодец, сильная, не уснула. Уснула бы - не с кем мне было бы говорить. Смотрю - заплакала. И молчит. Спокойно, говорю, если ты по эту сторону реки, значит так надо, значит не все сделала, что могла. Полежи пока, подожди меня, сейчас приду, огонь сделаю, будем жить и разговаривать, будем думать и решать. А пока лежи, дыши и не спи.
По кустам пошла, за хворостом да за крапивами и снытью, вернулась с полной охапкой - смотрю, не одна моя заполошная-то. Спать не спит, да и жить не живет, хоть еще и дышит, Белая над ней стоит и серп в руке у ней, остро наточен, блестит аж глаза режет, хоть проблеск и тоненький, и смотрят они друг другу в глаза и улыбаются. Я пришла, с левой руки хворост в кострище уронила, а крапивы правой держу, Белой поклонилась - доброго дня, говорю, веселого часа, надолго ли к нашему огню и куда потом? Она мне улыбнулась - и тебе здравствуй, можно бы и попроще, мы с тобой без малого родные, а к огню твоему я за делом, чужого не возьму, но и своего не оставлю, дай мне с девушкой словечком перемолвиться. Я ей - да кто ж вам помешает-то, для беседы двое надо, раз обоим охота есть, то хочу я или нет, вы поговорите, а если у кого из вас настроения на беседу не случится, так я тут ничем не помогу и не помешаю. Белая мне кивнула и отвернулась, над дурехой этой присела, как жница перед колосом, и серп в руке, и спрашивает ее - ты чего-нибудь тут еще хочешь для себя? А та ей в ответ - ниточку, говорит, привязать. Белая рассмеялась и серп выронила - а что, говорит, и привяжи. Только не на иву мою, тут их и так довольно, а бубенец я деточке и сама найду, у меня их полны горсти, серебряных белых да стальных синих, не трудись. А ниточку привяжи... сама знаешь, куда. И мне будет забава, и вам, живым, польза. Только, говорит, смотри не забудь, а то приду проверю. Подобрала серп, ноги распрямила, развернулась и пошла к ивам. А я за ней побежала. Ты что же, говорю, такое делаешь. Я конечно медсестра и вообще двужильная, но я же ее не дотащу до дому, а кроме как ко мне ее некуда сейчас. А она на меня так через плечо покосилась - не смеши, говорит. Если ты мою сумку с серпом двадцать пять шагов пронесла, то живую жизнь до дому десять верст уж как-то да донесешь, не надорвешься. К иве подошла, за ствол рукой взялась и растаяла. Ну что делать, собрала я по кустам чего нашла - сныти, кирпея, который не цвел еще, крапивы были уже, наварила, напоила ее, стала думать, как быть. Десять верст с ней на спине я точно не пройду, да и растрясу. А оставлять ее на еще одну ночь, даже и у костра, опасно, простынет - и свечку в ноги. Делать нечего, подняла, пошли до тропы. На тропу вышли, она и сомлела, а до еще дороги идти и идти., Ну я ее опять положила на плащ-то, сижу думаю, что делать, а вечереет уже, времени не то чтобы много на размышления. Ну, повесила на себя, пойдем, говорю, сколько пройдем к дороге, все наше. Прошли до яблонь, я подумала-подумала - и вместо чтоб на тропу к селу выходить, взяла вправо, а там шоссейка. Ну и не ошиблась. Как раз ночные возчики поехали. Я на обочину-то встала, с себя все до рубахи ободрала, рубаха белая, видать далеко, третий грузовик наш был. Вижу - за рулем рожа, неделю не бритая, и глаза красные аж от усталости. Дядька, говорю, выручай, Есения я, Есения из села Новое, и со мной женщина, которую надо быстро в больницу в город, я с документами, а она вообще без ничего, если что, все на мне, за все отвечу, только возьми. Он молодец, не побоялся, эту невезушку на руках в кабину затащил, на лежак за плечо ему пристроили ее, поехали... через полгорода на немытом грузовике, да в броднях деревенских и почти босиком в приемный покой, к дежурным на пост. Здрасьте, говорю, мы вам тут полный рот хлопот привезли, каталочку можно к выходу? Вкатили, прямо на каталке растрепали на ней все что было до тела, я описала как дело было, с моих слов записали, гинеколога вызвали, физраствор капать начали с глюкозой - ничего, говорят, выживет. Возчик тот уехал сразу, а я в ту ночь в приемном покое спала, девки на лежачок пустили, и даже чаю дали с сахаром. А с утра, делать нечего, раз уж документы при себе и все равно в городе, решила пенсию забрать, да прикупить то-се... в общем, нормальные-то люди из лесу домой пешком приходят, с грибами да ягодами, хоть иногда и не в тот же день. Ненормальные - без всего, комарами покусанные и по уши мокрые. И только Ена из дома уходит в лес в раскидушке и броднях, а из лесу приезжает на рейсовом, в новом платье, туфлях и жакетке, с корзинкой всякой всячины из бакалейной лавки и полной коробкой аптечного стекла. Сходила, называется, по грибы.

----
*делить хлеб - в смысле, распределять доли обмолоченного и провеянного зерна на каждую семью, участвовашую в выращивании хлеба.
*шикша, или водяника - болотная ягода с мощными целебными свойствами
*памороки - связность и адекватность, бытовая ориентированность, внятность - как-то так. Памороки можно отшибить, если крепко удариться головой, можно упустить с соплями (в начале простуды), можно просыпать, если голоден, можно заварить или зажарить у печки, у костра или в бане, можн заспать, если уснуть на закате солнца или в холоде... в общем, такие ключики от памяти, которые надо беречь, чтобы не испортить и не потерять.
*проводить на сером коне - предать огню найденные останки человека, принявшего смерть в лесу или в дороге, и не найденного вовремя, чтобы предать тело воде. Так хоронят всех, умерших в дороге. Проводить, впрочем, можно и на "рыжем" коне, с огнем, но чтобы это заслужить, нужно постараться.
*глухая крапива - яснотка белая
*скатка - способ сворачивания верхней одежды. Можно иногда видеть в старых фильмах про 1-ю мировую войну.
*угол выкопать - сделать горизонтальный узкий врез в склон оврага, на который можно лечь плашмя.
*копать вверх - землю отбрасывать вверх по склону, а не вниз. Смысл действий понятен из контекста.