Летние грозы тяжкие, кто нездоров или не в силе, того они к земле гнут, как полевую траву, да и здоровым невесело, пока тучи не подойдут, дождика с грозой не привезут. У меня на этот случай припасено всякого, себе и не себе, себе-то я держу можжевеловые ягоды, вареные в меду - а другим другое. Кому с девьего куста сушеный цвет, кому пустырничек, кому кипрейный лист жатый прожареный, а бывает, что и посерьезнее средства нужны: кому лавровишневый лист, кому цветы ландыша, кому наперстянка - ну это-то в водке, иначе ошибиться с порцией слишком просто, а назад отыграть слишком заковыристо, можно и не успеть. Делать-то их просто, водки в монопольке купить - самое сложное, а цветки в склянку отсчитать и бумагой ее замотать или в туес поставить не задача, с этим кто угодно справится. Сиропчик из можжевельника в меду сложнее, пока наберешь, да еще не каждый год вызревает он тут, да пока уваришь, а это две малых доли в самом удачном случае, и все это время надо стоять над огнем, да в железной посуде его варить смысла нет, почернеет и испортится, то есть надо специальный глиняный ковшик для этого, в него мед растопить, засыпать свежие и спелые можжевеловые ягоды и стоять над ним, не давая ни кипеть, ни остыть. Ну а как уварится и все ягоды станут одного цвета и улягутся на дно, можно снимать, цедить, студить и переливать на хранение. У меня для этого есть специальная посудина - кувшин не кувшин, корчажка не корчажка... в общем, такое что-то. Тоже скляночка, только круглая и с носиком. Ну и оттуда по необходимости беру, чайную ложку, а когда две, как вот сей день. Себе-то я и из склянок, если что, накапать не постеснялась бы - да только когда из них капать пора, я обычно уже на ногах не стою, не говоря про то чтоб руками что-то держать, и потому в летние грозы сплю обычно на лавке, потому как из кута, из короба*, выбраться на кривых ногах и ватных коленках никак невозможно, а оставаться в постели резона нет: и до сеней надо, и пить, опять же, да и дышать в горней как-то легче, кут-то чтоб спать, фортки в кутовом окне не больше банных, и тянуться до них - та еще физическая гимнастика, окно-то в куте скорее для света, чем для воздуха, и короб ставят так, чтоб во сне даже из этой пчелиной летки не просвистело ни уши, ни спину. Я, однако, наловчилась на случай неожиданных гостей короб перекрывать досками и на них уже на стеганке и постели поверх нее спать - ну, немного жестко, да, зато вставать не тяжело. А чтобы наверняка подняться - короб не лавка все-таки, он пошире, с него просто так на пол не свалишься, надо в постели сесть, а если сил нет, так и остаться в нем запросто можно, помочь-то некому - я коня и навязала над коробом.
Конь - вот он конь, в куте сейчас свободно ходит, потому как с утра ему работа была. Жгут из бязи-небеленки, через две поперечины на потолочной балке пропущен, и на концы привязаны два больших чижа*, не чижи а целые грачи прямо - один руками браться, другой ноги класть. Чижи на стене за коробом на крюках своего поганого часа ждут, и когда он настанет, ручной чиж можно снять одной рукой, не с первой попытки так со второй, а если ручным чижом ножной толкнуть, то он с крюка слетит и над постелью повиснет. Тогда ручной чиж надо поднять вверх сколько получится, и ножной приедет прямо к ногам к постели. Ну а дальше просто: закинуть на него щиколотки и руками потянуть всего коня на себя, ноги-то приподнимутся, да и пусть их пока, так и надо - а над ручным чижом узелок и в нем петля. Вот если за петлю руками перехватить, а ногами ножной чиж к постели прижать - и без сил можно тело в постели посадить. А дальше встать уже нетрудно. Ну почти. Так в больницах и до сих пор делают, в палатах для выздоравливающих тяжелых, чтобы не залеживались и привыкали потихоньку сами вставать, ходить и прочее. А начали-то еще в эпидемию, в начале века.
Я так, с конем, и вставала, потому что на лавке в горней у меня отец Дмитрий отдыхал, а в вешней светелке спала отроковица, с которой он должен был добраться до города и выправить ей документы с новым уже отчеством, по ближайшей к монастырю или церкве примете - когда реке, когда горе, а когда и поселению, хотя последнее святые отцы не любят, и отчеств таких стараются отрокам не давать. Их двоих дождем прибило, постучались впотьмах уже, ноги у обоих по самые уши мокрые, головы-то уберегли, видать, под елками укрылись, да на выходе от реки видно с кустов натрясли на себя - ну и по темноте мокрющие вышли на мое окошко, отец Дмитрий покричал от калитки, я их и позвала ночевать-сушиться. Как звала-то, не знала, с чем и кто пришел, но раз в темноте да после грозы человек попросил приюта, то дверь ему не открыть и в дом не позвать было бы не просто грех, а по-человечески дурно, да мне бы и в голову такое не зашло, даром что была та голова как пустое ведро, такая же бессмысленная и гулкая. А как они зашли, сразу понятно стало, и чего им в лесу занадобилось, и как они под грозу попали - обои двое дымом пахнут, девчоночка вся прозрачная, как восковая свеча зажженная, и на руке порез свежий кровит под повязкой, отец Дмитрий мрачнее тучи, и при нем старая офицерская ташка*, так что диспозиция яснее ясного: была какой-никакой матери, но дочка, а стала отроковица. Отречение само по себе обряд-то простой, только тяжелый очень. Над костром отречения через раз то снег, то дождь, а то ветер такой, что деревья кладет, как траву, а если этого нет, то проплешина остается такая, что несколько лет на ней ничего не растет. Да и вода около кострища потом до следующего ледохода черная. Они-то двое нам грозу и сорвали, спасибо им, теперь и огороды напьются, и полевым травам получше будет - ну и мы отдохнем.
В общем, спать покласть-то я их поклала, а сама в кут пошла, да после нескольких дней предгрозья решила не рисковать, перед сном постель сняла, доски на короб надвинула, на них уже и стелилась, и коня на стене посвободнее перевязала... ну и не ошиблась. Утром без коня бы не встала нивкакую, поднималась на руках, жгутом себя тянула, потом сидела-дышала, к стене прислонясь. Пока выползла, отроковица уже из светелки вниз в горню спустилась, и стеганку с одеяльцем принесла, только тогда я и выползла. Не, прибраться и расчесаться-то меня хватило, причем хватило не столько сил, сколько гордости, но пока я на ноги стала, пока гашник завязала, пока расчесалась-заплелась, пока выползла - отец Дмитрий уже успел чайник на губешку пристроить и огонь под ним вздуть. Ну обрядился и обрядился, чего уж теперь лицо-то строить, я девочке сказала, где взять орехи, мед и сухари, сама пошла умыться и полотенца забрать, которые им давала, потому что на чай у них времени было не особо много, до города без возчика им добираться побольше суток будет, а дневные возчики сейчас с утра проедут - и все, до ночных жди, а ночные еще возьмут ли попа с отроковицей новоотсеченной: в кабине у возчика пассажирских мест считай полтора, и из этих полутора один священник, а другая дите-подлеток без документов. А дорогая ночная, рискованая, кроме света фар, положиться не на что, сам-то если с трассы сковырнулся - так и не беда, на то страховая премия есть, не себе так семье, а эти... отвечай за них потом, и по суду и деньгами, живой ли, мертвый - все равно. Так что если дневных возчиков пропустить - то планида светит куковать на трассе сутки, а отреченному, хоть и с таким провожатым, ночевать лучше в доме и при живом огне. Оно так всем спокойнее.
Ну, умылась, полотенца в сенях в корзинку кинула, потом простирну, по дороге себе склянку с можжевеловым сиропом взяла и пошла с гостями чай пить. Вхожу в сподню, на ступеньки в горню смотрю - поднимусь, не поднимусь... Отец Дмитрий догадался, подошел, руку дал - я, говорит, не конь, конечно, и даже не принц, а все-таки помощь. Ну как тут не посмеяться - затейник ты, говорю, отец Дмитрий, и мертвого в два слова развеселишь. А он мне в ответ - а веселье не грех, грех уныние, где уныние, там безмыслие и праздность, а кто трудиться умеет, тот и радоваться способен, - и на девочку смотрит - правда, Нежата? Она улыбается так растеряно ему, и говорит - наверное, я не думала еще. А он ей - весело, легко так - и правильно, не думай, господь все управит, знай делай, что можешь, чтобы было, что надо - а уж он всегда рядом окажется. А у нее и глаза круглые стали - как же, говорит, он рядом окажется, если я теперь ничья? Я тут и встряла. Поперек попа говорить, конечно, может и нехорошо, а только отрок отроку сказать может больше, чем кто другой. Во-первых, говорю, не ничья, а своя собственная. Во-вторых, тебе теперь пока земля семья, а это всяко больше чем живые люди, и уж раз ты, подлетка, от них отреклась, земле и той реке или полю, по которому тебя нарекут, дела до тебя больше, чем тем, кто тебя дочкой звал, да на том родительство свое и закончил. И от такой матери, как земля, помощи тебе будет явно больше, чем от этих людей, это я тебе говорю, а зовут меня Есения Саяновна, если тебе отец Дмитрий того вчера не сказал. Она головой крутит - сказал, говорит, вечером, пока мы на свет вашего окошка шли. Помолчала так и спрашивает - так что, люди отрекаясь живыми остаются? и ни Черный ни Белая их не берут? Я ей в ответ только плечами пожала - а с чего бы им, говорю, тебя брать, и когда ж ты успела заслужить, чтобы кто-то из них тебя взял? Это, знаешь, еще заработать надо. А поймать луну после полнолуния на первом ущербе, огонь на берегу затворить, босыми ногами на землю стать, кровь свою наземь пролить и сказать, что с этими людьми более общего ничего иметь не хочешь, и родной им крови в тебе больше нет - то дело не хитрое. Особенно когда ты меж огнем и водой не в одиночку стоишь, и отступать тебе некуда, потому как от этого огня назад пятку не поставишь, не опозорясь. И хотя на поступок оно потянет как для Белой, так и для Черного - но но не всякий поступок они своим признают и не под всяким поступком подпишутся. Я вот сама пока на такое не набрала - впрочем, не особо и старалась. Взять тебя теперь может только та земля, которую ты себе родной признала. И пока ты на иное не заработала - так и будет. Смотрю - плечики у нее распрямились, даже вроде росточком повыше стала. Тебя, спрашиваю, как теперь величать-то? Она кружку на стол поставила и с достоинством так, по взрослому, говорит - Волховна я, Нежата Волховна. Ну, говорю, доброй дороги тебе, Нежата Волховна, а то и заходи, коль мимо идти будешь, буду рада повидаться.
Отец Дмитрий ничего ни мне ни ей не сказал, улыбнулся только в бороду, с лавки поднялся, кружки до рукомойника донес, они оба поклонились и вышли. А я сидеть осталась, ждать, пока можжевеловый сиропчик по жилочкам добежит и руки-ноги слушаться начнут, а то за четыре дня так надоело жить как недоваренная, мочи просто нет, как надоело.
_________________________
* спальный короб - кровать, выполняемая в виде большого ящика на опорах, заполняемого сеном, застилающимся поверх стеганкой и грубой тканью, на которые и кладут простыни и одеяла, а при желании - и подушку.
*чиж - деревянный круглый штырь с заостренными коническими концами, используется как игровой снаряд в одной из разновидностей лапты и как техническое средство для реализации некоторых инженерных решений простых технических задач сельской жизни, в основном в блочных конструкциях, одной из которых и является упоминаемый "конь"
*ташка - кожаная полевая сумка для документов, географических карт и писчих принадлежностей, обычно ею пользуются военные, по крайней мере она является частью офицерской формы - но как предмет обихода она вполне может использоваться любым желающим, если есть возможность ее приобрести.