О, етить, приплелся, ну надо же. Гордый, гордый, сколько годов рожу воротил, и если б только. Вот не жила б я на выселках, до которых полную долю* штанами шевелить, сдается мне, что весь забор бы у меня был в дегте каждый день - просто так, от хорошего отношения и добрых соседских чувств. И шалавой-то честил, и детоубийцей, и полицейской овчаркой, и чем только не - и все за глаза, все за спиной. И кого только не подговаривал повторять все, что он придумал, все ему хотелось, чтоб все село обо мне так думало - ан у людей и свои головы на плечах есть, и мысли в них водятся, да, свои и все разные. И ни разу, храбрый такой и честный, в глаза не пришел не сказал, чем я ему нехороша - да оно в общем и так понятно. Ну и вот, ну и да, на крыльце сидит, разогнуться не может, и верно не один час сидит, я с утра в лес ушла по зимни-то грибы*, а боли - вот такие, от которых у него вся морда лица серая, где не бурая - они обычно с ночи начинаются, и знобит с них так, что свет не мил и тьма не покойна. Сидит, млеет, ни живой ни мертвый, заскоруз весь. И молчит. Ну и я молчком мимо прошла, в сенях ноги обколотила, в сподню корзинку поставила, голичок взяла и снова на крыльцо вышла. Опять сидит молчит, сопит на снег... Ну, посиди, красавчик, посиди, я пока тут крылечко обихожу, где ты не обсидел, стряхну все, что с крыши нападало, чтобы не оскользнуть кому ненароком на талом-то. А звать тебя внутрь пока ты рот не открыл - много чести тебе, ко мне ты даже в сени или просителем войдешь, или не войдешь вовсе.
Крыльцо обмела, почистила, зашла в дом, голик в сенях оставила, ушла в сподню, грибы перебирать. Зимни-то грибочки перебрать работа нетрудная, да и не грязная, кто привык - тому и недолгая, делается травяным ножиком* за малую долю*, сколько бы в корзинке не лежало. Но одно дело - малая доля в сподней в топленом доме над корзинкой с ножиком, а другое - на крыльце на холоду да с дурной головой от боли. О, вполз, царапается... а не, не царапается. На двери повис и скрипит-сипит: - ты всегда так мимо болезных людей, как мимо коровьей плюхи, ходишь? Я грибочки-то чищеные в казанок высыпала, водой залила, на губешку казанок поставила и крышкой пока закрыла, дальше мне бы в сени пройти к корчажке за зеленью, да этот на дверях повис. Ну я на него с приступки-то глянула, получилось сверху вниз, конечно, ну так из горней в сподню-то оно всегда так получается, и говорю - коровья-то плюха мне жилье не выстудит, и в дверях дома ее не каждый день увидишь и даже не каждый год. Сказала и повернулась к печи, поленца-то с утра лежали сколько надо, но ведь они сами не займутся, надо ж угли вздуть, да огонь поднять, да растопку с огнем в дрова приютить... поворачиваюсь - а он уж в горней, за столом сидит. Экий ты, говорю, резвый-то, без приглашения за стол садиться, да только обеда тебя кормить нет у меня, и чай я сегодня тоже не заваривала. Смотрю, молчит - и зубами бы скрипнул, да сил нет, боль его подъела, а еще до дома шагать. Ну молчит - и я молчу. До темноты еще часа два, пусть себе молчит, его дело, через час выставлю не по хорошему, так по плохому. Пошла в сени за зеленью, в казанок положила, размешала, с губешки в зев* подвинула чтобы покипело, и на полку за туеском с крупой потянулась... тут-то он и подал голос - а ты, говорит, всегда в доме с ножом-то ходишь? Я украдкой себе на пояс глянула - и правда, бабье-то не сняла, как вошла, а оказалось, оно и к лучшему, пусть пока побудет. Ну и ответила - да нет, говорю, не всегда, а только когда гости нежданные появляются без приглашения. Он улыбнулся, насколько мог - а что, говорит, и резанешь если что? Я плечами пожала - и резану, говорю, ништо, я одна, защищать меня некому кроме меня самой, а ответ держать - так я военный инвалид, меня пугать нельзя, я когда пугаюсь, злая и резкая, сначала сделаю, а думать потом буду, если сумею, а не сумею - то и плакать начну, я женщина, мне можно, да и не увидит никто. Он на лавке ерзнул - и что, говорит, скольких уже прикопала? Я к двери киваю - вона выход, говорю, у меня - поди за калитку в лес да там сам считай, коль умеешь. Он губы-то в нитку поджал - гонишь, значит? И даже не спросишь, зачем я пришел? Я плечом повела - а зачем мне тебя спрашивать, говорю. Либо скажешь, либо так пойдешь. И ты либо сам знаешь, почему, либо, если не знаешь, и дальше не знай - а так оно есть, и так и будет. Он аж вскинулся - а что, говорит, из этого неправда, ну что? И мужики к тебе ходили, а замужем ты не была - кто ты после этого есть, честная девушка, что ли? Думаешь, из села не видно, так видно же, и глаза у людей есть. И детей у тебя нет, хоть ты и не блюла себя - куда ты их подевала? И урядник тут у тебя всякий раз как что случится - ты ж ему все и рассказываешь небось, что он ни разу не ошибся с решением, ведь который год он тут, и ни одной ошибки не сделал, ни одной жалобы на него - кому кроме тебя ему подсказать?
Я ухват взяла, казанок подвинула, ложкой в нем помешала, из туеса крупы сыпанула сколько надо, и обратно задвинула. Смотрю, сидит, на ухват пристально смотрит, как бы им не пришло в зубы за поганый язык-то... вот оно как бывает, когда характер в брюхе дыру проедает: и сказать нормально не смог и смолчать не получилось. Ну, говорю, что ты обо мне думаешь и почему, ты мне сказал - а что ты тут забыл, не расскажешь ли? Сам ведь пришел, я тебя не звала. Он на меня посмотрел так, как будто у меня на лбу ответ был написан на мой же вопрос - а если, говорит, я сказать тебе пришел, как ты мне не нравишься? Ну, сказал, говорю, если это и было твое ко мне дело - так ты его сделал, и что ты обо мне думаешь, я теперь знаю. Не могу сказать чтобы мне это было очень важно или интересно, но прийти ты пришел и сказать сказал. Еще что-то тебя тут держит? смотрю, сидеть сидит, спину держит ровно из последних сил, а в глазах страх угорелой кошкой скачет, потому что пришел-то он за помощью, и сам себе эту помощь так откинул, что уже и не дотянуться, и теперь ему после дня болей, да по холоду ночному, домой идти и семье говорить, что с выселок он ушел ни с чем, и теперь только в больничку в город, а это время, деньги на возчика и уйма маеты. И отсутствие дома всю весну, а дома семья, и какие-никакие мужские руки весной лишними не бывают никогда, для всех занятие найдется. Ну да то дело не мое, семья к нему такому привыкла, какой он есть, и чего от него ждать, наверняка уже знают все, включая цепного пса и дворовую кошку... Ну и вот, пожалуйста: как подумала, так и есть - в дверь стучат, да так нежно, будто она у меня фаянсовая расписная. И слышу из-за двери - Ена! Есения! вы не заняты, можно к вам? От тут-то он из серого да бурого весь грязно-белый и стал. Ага, думаю, и на тебя есть если не управа, то окорот. Кричу - входите, не заперто, и ухват, наконец, ставлю к печке. Входит молодка - а лицо у ней старушечье, усталое-усталое, и видно, устала она не вчера и даже не год назад. Диспозицию оглядела, посмотрела на посетителя моего, и говорит ему - папа, идите, пожалуйста, домой, вас мама заждалась, а у меня к Есении Саяновне дело есть, женское, я бы при вас его обсуждать не хотела. Он как рот открыл, как понеслось из него... как по весенней канаве. Я послушала-послушала, ухват взяла, по полу им стукнула - звонко в подполе отдалось, наверное, всех шешек* перебудила - так, говорю, тебя здесь было довольно и нынче и впредь. Сей день ради твоей родни уйдешь целым, а в другораз не обессудь, я тебе предметно покажу и словами расскажу все ответы на твои сегодняшние вопросы, да так, что перетолковать их на свой лад у тебя не получится. Подумала и поправилась: ну не целым уйдешь. Каким пришел. А пришел ты не целый, то мне от калитки было видно, пока ты на крыльце сидел, да только лаяться со мной тебе было важней, чем целым быть. С тем и иди. Ну позориться, ухватом по хребту получая в чужом доме да при младшей родственнице, он не стал, кожух накинул да и вышел. Дверью хлопнуть попытался, да не вышло: у меня специальный чурбак от этого в сенцах стоит, не люблю я, когда дверь стучит громко. Она и не стукнула, на чурбак пришла да по нему на место и приехала. А он домой пошел.
Посмотрела я на молодку и спрашиваю - ну и что у тебя ко мне за дело? Да ты садись, говорю, и в ногах правды нет, и выше одни неприятности с приключениями. Она разделась, шальку скинула на лавку рядом с собой, локти на стол пристроила, голову на руки опустила... сил моих, говорит, нет больше, весь дом он съел. Я за его сыном замужем второй год, а у нас друг на друга сил нет, как до кровати доберемся, только и остается, что обняться, друг друга пожалеть и уснуть, невозможно же уже. Вот так каждый день, с утра до вечера. Я напротив села, головой покивала - и что, спрашиваю, делать думаете?
Она вздохнула - вот Исень завтра вернется, мы соберемся и по зимничку, пока не растаяло, поедем в город, ему там работу обещали с жильем на двоих, а у меня свидетельство есть о курсах нянечки, в больничку либо в ясли всяко возьмут, там всегда надо. Но то про выжить, а мне про жить надо. Так, говорю. Раз до отъезда у вас меньше недели, то с собой я тебе ничего не дам, в городе все купите, оно копейки стоит, а вам все тащить меньше, а собираться, могу тебе сразу сказать, вы будете очень быстро, иначе уехать у вас не получится до следующего снега. В городе купишь осинового корья, да смотри покупай не у аптекаря, они зарядят втридорога, а покупай у фуражиров, которые на конюшни возят корм. Купи короб, каким фураж меряют, один, вам обоим хватит. Дальше сделаешь так: возьмешь корчажку на четыре кружки, наломаешь туда коры на треть глубины, не мелко, но и не крупно, на ночь зальешь кипятком и оставишь стоять. С утра можно пить. И будете пить перед каждой едой, пока горько не станет. Мужу голову не морочь, как горечь почувствует, скажи что наверное кора прогоркла, и выкинь, либо зверям отдай. К первым листьям будет вам про жить. Как раз и про выжить к тому времени забудете. Она повторила... вижу - запомнила. На том и распрощались, до калитки я ее проводила, вслед посветила, да и пошла кулеш из печи доставать, как раз он доспел.
Кулеш тот я позавчера к вечеру дожевала, а утром вчера Исень с женой уехали, я видела, как они на зимник шли, едва не бегом, чтобы рейсовый до города поймать. А сегодня с утра вижу - на село повозка заворачивает, на какой больных возят. Вот так оно, самого-то себя голяком жрать невкусно, приварок надо. А приварок-то мало того что уехал, так еще и прогорк в одночасье... колом бы его, упыря, тем самым, с которого то корье снимали - да он и сам себя дожрет.
________________________________
*полная доля - отрезок времени около трех часов, аналогичный средневековым "стражам". Этим отрезком времени обычно пользуются военные и управленцы. Бывает еще малая доля - она составляет примерно четверть полной доли, и ею отмеряют время медики, учителя, фармацевты, химики, повара и огородники. Эти единицы изменения времени не то чтобы архаичны, но четко указывают на принадлежность к определенным социальным группам или по крайней мере на опыт принадлежности к ним.
*зимние грибы - съедобные грибы типа шиитаке, растущие на стволах деревьев в ноябре-декабре и в феврале-марте (им надо очень немного тепла, чтобы грибница вышла из спячки), довольно вкусные и полезные, но обычно их собирают и употребляют в пищу либо люди, прожившие хотя бы одну зиму впроголодь, либо знахари, привыкшие жить около леса и с него кормиться.
*травяной ножик - тонкий и острый нож, которым режут зелень и чистят овощи, к этому типу ножей ближе всего так называемый "нож крестьянина", распространенный во Франции, Эльзасе и местами Швейцарии, только "нож крестьянина" обычно складной, а травяной ножик - нет
* печной зев - место в печи, где располагают поленья и где горит основной жар, между губой и глоткой.
* шешки - мелкие лесные и домовые духи в образе женщин и маленьких девочек, в холодное и снежное время, по поверьям, они спят, если их не разбудить резким звуком или несвоевременной и неуместной суетой. Похожи на кикимор и домовых одновременно.