Молодцов старший нарисовался у моей калитки с утра, не таясь. Спокойно, без сомнений и размышлений просунул руку сквозь жерди, откинул щеколду, зашел - а чего б и не зайти, собаки у меня нет, а про гадюк в палисаднике не всякий догадается. Этот-то знал: с утра пришел, по холодку, - то ли додумался, кто мне дом сторожит, то ли ему и правда сильно надо.
Прошел к дому, постучал в окно - эй, есть кто дома? я открыла окно: не хватало еще за ним подметать и половики вытряхивать, если можно без этого обойтись, лишней работы я не люблю, хотя от дела бегать не привыкла.
Ну, - спрашиваю - и кто ж тут может быть, кроме меня? Он не смутился, плечами пожал вполне равнодушно: ну мало ли... Даже взгляда не отвел. И я тоже глаз отводить не стала. С чем, спрашиваю, пожаловал-то? По делу, говорит, пришел. Мать умерла. Так, говорю - и как же это до меня касается?
Готова-то я после его слов была ко всему: мало ли что человеку в тяжелый день в голову не зайдет, а что он прямо идет и до десяти считает без ошибок - на это лучше не смотреть, одно другого никак не обещает и не доказывает. То им ребенка воскреси, то сделай так чтобы муж не умер... в общем, чего только люди не скажут, когда им Белая в окно поглядит.
Тут-то он меня и удивил. Блинов, говорит, напечь надо. Помянуть. Хороним сегодня, выручай, не обижу.
Я на подоконник оперлась локтями, подбородок на руки приютила... - уверен, - спрашиваю? У вас баб полный дом, неужели на такое дело рук не найдется?
Вот тогда он и замялся. Нижний венец мне сапогом пнул, бровь почесал... - ты ж знаешь, говорит, она ведь лучшей хозяйкой по округе была. Бабы наши при ней и к печи не подходили, она и готовила на всю семью до последнего дня...
Во-во, думаю. Готовила. У печи. С грудной жабой. До последнего дня. Сама. Никого не подпустила.
Ну, говорю, и что же? блины-то поминальные - невелика хитрость, даже я умею.
Вот и хорошо, говорит, что умеешь: пока ты напечешь, пока мелкие к тебе за ними добегут, пока обратно... а остывшие блины уже никто судить не будет: блины и блины, главное чтоб поминальные, пресные, на свежем молоке.
А, говорю, понимаю. Молока-то принес?
Нет, говорит, не принес. Сейчас подоят, мальчишка занесет, и яиц, и муки. А одаривать я тебя сам приду, завтра, уж прости, не до того сегодня.
Да, говорю, понимаю, не виню.
Весь день, пока я стояла у печи и лила-вертела-пекла, я его смекалке удивлялась. Ну надо же: казалось бы, мужик, что с них взять, колода колодой, валун валуном - а поди ж ты, с душой и с умом: одним разом и баб прикрыл, а им еще в деревне жить, и мать не подставил, на память ее тени не бросил. Молодец и есть. Вся семья и есть молодцы.
На другой день вечером он мне принес материны золотые серьги кольцами и ковровую шаль, темно-синюю, в диковинные голубые цветы. Невестки никто не взял, побоялись. Да и толку им это брать: им в этом ни тебе в церковь выйти, ни на ярмарку. А мне - мне чего, я им чужая, до их забот мне дела нет, пока сами с ними ко мне на двор не припожаловали. Да к тому же и семью выручила в трудный день, отчего ж не взять. Я и взяла. На ярмарку поеду - надену непременно.